К принцессе Маргарите была приставлена гувернантка Шарлотта де Вьенн, баронесса де Кюртон. Никогда не снимавшая траура вдова Генриха II часто приезжала из Блуа в сопровождении сына-короля Франциска II и королевы Марии, чтобы навестить младших детей. За ними следовал весь двор. Множество молодых вельмож в золоте и серебре, вскочив в седло на разводном мосту у башни Урто, слезали со своих богато разукрашенных коней лишь у дверей своих жилищ.
Юной королеве, красавице Марии Стюарт было пятнадцать лет, и краса ее, по словам Брантома, начинала проявляться, «как свет в полдень». Ее супруг Франциск целыми днями пропадал на охоте, утешаясь иллюзией, что это занятие придает ему мужественности. Из нарыва за ухом у него постоянно сочился гной. Править самостоятельно он не мог. Путем интриг на первые роли в королевстве выдвинулись Гизы, однако из-за своего лотарингского происхождения они воспринимались чуть ли не как иностранцы.
Юная Маргарита запомнила день, когда двор, отбывший в Блуа, вдруг поспешно вернулся назад, чтобы укрыться в Амбуазе словно в убежище. Королеве Екатерине стало известно, что Турень кишит небольшими отрядами вооруженных гугенотов, которые направлялись на Луару, чтобы, по их словам, истребить Гизов, вернуть свободу и державу молодому королю — хоть этот тщедушный король вряд ли даже представлял себе, что со всем этим делать, — и превратить Францию в протестантское государство.
Речь шла о знаменитом амбуазском заговоре.[6] Именно с того момента протестанты и католики принялись с жаром резать друг друга. По мнению Жана-Франсуа Шиаппа, все началось в тот день, когда «гуманизм, столь близкий сердцу Франциска I и даже Генриха II, вылился в Реформу. А появление Кальвина неожиданно сообщило ей новое развитие и наступательный дух».
С 22 февраля, дня своего прибытия в Амбуаз, по 15 марта 1560 года двор жил в постоянном страхе. «Ужас был настолько велик, как если бы у ворот города стояла чужая армия», — писал в Мадрид испанский посол, весьма недовольный тем, что вслед за двором и ему пришлось покинуть Париж. Вооружались все, даже поварята на кухне. Кардинал Лотарингский носил под сутаной кольчугу. Замок был похож на осажденную крепость. Дворяне спали не раздеваясь. Крепостные стены щетинились фигурами вооруженных людей. Дипломатический корпус вынужден был разделять неудобства жизни в осажденном городе. «Панический страх» — по выражению английского посла — обуял «даже бывалых военачальников, которых в другое время не устрашили бы ни конные, ни пешие армии, ни ярость канонад». Эта глухая и незримая угроза, человеческие массы, стекавшиеся к замку со всех уголков королевства, довели до крайнего напряжения нервы его обитателей.
16 марта 1560 года в замок прибежали запыхавшиеся загонщики псовой охоты: они сообщили, что видели от пятисот до шестисот человек в лесу, в одном лье от реки. Прославленный Жак Савойский, герцог Немурский, с несколькими эскадронами бросился в лес. Завидев столь внушительный кавалерийский отряд, протестанты пустились наутек, многие побросали оружие, лишь бы унести ноги. Тем не менее, пятьдесят шесть человек были взяты в плен и доставлены в замок. Собранные во дворе, они, «как бараны», в страхе жались друг к другу. Франциск II возник в окне и произнес речь, полную благодушных укоров. Вовсе не желая придавать нашему повествованию жанр романа, мы вправе предположить, что, может быть, из другого окна за этой сценой наблюдала Маргарита… Всем гугенотам вручили по экю, приказав проваливать, но троих или четверых, как зачинщиков, отправили в «холодную».
Всю вторую половину дня продолжалась охота на беглецов. Отупевших, растерянных, их, «как детей несмышленых», группами по пятнадцать — двадцать человек без конца приводили на нижний двор замка, В ходе допросов кое-кто набирался смелости заявить, что они намеревались «убить двух негодяев» — герцога Франсуа де Гиза и его брата кардинала Лотарингского — и посадить в железную клетку короля и его мать.
— Эта шлюха народила нам прокаженного, — так и выразился один плененный протестант, имея в виду Екатерину и ее жалкого сына Франциска II.
Мятеж был потоплен в крови. И тут нечему удивляться. «Те, кто не решается предавать смерти еретиков, — объясняет Теодор де Без, — виноваты, хотя и по-другому, не меньше тех, кто оправдывает отцеубийц…». Убивать священников им казалось делом богоугодным — сам Кальвин настаивал на истреблении иезуитов или, по крайней мере, на их изгнании, не гнушаясь даже «ложью и клеветой».
В Амбуазе было решили, что на этом все кончилось, — и сильно просчитались. 17 марта, на рассвете, паромщики заметили на правом берегу Луары отряд из двухсот всадников, прибывших со стороны Блуа. Прежде чем поднятый по тревоге гарнизон успел разобрать оружие, протестантский отряд под командованием Бертрана де Шодлье успел пересечь реку, проникнуть в предместье Амбуаза и достигнуть городских ворот. На скорую руку сформировав два больших отряда из дворян и их слуг, герцог де Гиз организовал оборону. Начался бой. Лишь поняв, что они в меньшинстве, нападающие очень скоро обратились в бегство и рассеялись.
Пролилась кровь. Замок — обитель короля — подвергся вооруженному нападению! Больше не могло быть и речи о милосердии или раздаче пленникам экю! Патрульные отряды вновь рыскали по окрестностям. Жатва была обильной. Многие из тех, кого накануне отпустили с Богом, вновь были доставлены в замок и брошены в подземелье. Они и сами недоумевали, что могло измениться всего-то за сутки. Те же, кто успел укрыться в ригах или забаррикадироваться в своих домах, пробовали оказать сопротивление, но безуспешно…
Допросы открыли правду даже тем, кто отказывался в нее верить.
— Кто командует вами?
— Нас вел принц Конде!
Это был дядя будущего короля Генриха IV, протестант. Много позже сочинители панегириков в честь семейства Бурбонов постараются замаскировать своеволие Конде, выдав его за личность слабую и безвольную, подобно тому как сам Луи де Конде пробовал сделать незаметным свой горб, высоко держа голову, и скрыть свою нищету, ведя роскошный образ жизни. Если и заслуживал снисхождения будущий предводитель гугенотов, то только из-за своей бедности. Его пансион был в семь-восемь раз ниже, чем у привилегированных вельмож двора! В то время как Гизы, в чьих жилах не было французской крови, жили с королевским размахом, Конде перебивался с хлеба на воду. Вполне естественно, что в голове у него засела мысль прогнать лотарингских князей и самому занять их место. Протестант Ла Реноди предложил ему свои услуги и план подготовки широкого заговора. Принц ответил согласием и обязался помогать.
