«В том, что Пале-Рояль, а позднее дворец Монсо стали центрами оппозиции, Филипп, который терпеть не мог народ, начал действовать еще более демагогично, возглавив злобную кампанию против Марии-Антуанетты, спровоцировав столкновение 19 ноября 1787 года, ускорившее созыв Генеральных штатов, и проголосовав за казнь Людовика XV, виновата одна только госпожа де Жанлис…» [9]
Усвоив таким образом между двумя объятиями слова, определившие его дальнейшую судьбу, Филипп 18 июля покинул Форж и отправился в Шантейи.
Стефани, в страшном горе от разлуки с ним, уже на следующий день пишет ему письмо:
«Вчера я чувствовала себя значительно лучше, чем сегодня, я видела Вас, мы были вместе; увы, Вы не вернетесь. Я не буду лежать рядом с Вами, в Ваших объятьях… О, дитя мое, любовь моя! Чтобы любить так, как любим мы, отдаваясь этому чувству душой и телом, нужно быть уверенным, что не расстанешься с любимым больше, чем на два дня. Прощайте, мой дорогой, мой обожаемый малыш! Нет, постойте еще мгновение, знаете ли вы, который сейчас час? Вы знаете? О какие воспоминания!..»
Филиппу, грустившему не меньше любовницы, пришла в голову идея, удивительная для принца крови: он сделал себе татуировку.
Узнав, что отныне ее имя, увенчанное сердечком, украшает руку герцога Шартрского, молодая женщина разрыдалась. Растроганная до глубины души этим проявлением любви, она немедленно решила последовать примеру своего любовника. Схватив острый нож, она выбежала в сад, засучила рукава и… как женщина разумная, вырезала имя Филиппа на стволе старого дерева.
Потом она написала ему:
«Ах, любовь моя! Я могу любить только Вас, Вы занимаете все мои мысли и чувства… Ни один друг, ни один любовник, ни один ребенок еще не был любим так, как Вы. Я испытываю к Вам такое доверие, какое не смогла бы внушить мне ни одна дружба… Помните, У меня осталась только одна мысль, всего один интерес — это Вы и еще раз Вы…»
В этот самый момент Филипп, заливаясь слезами, читал книгу, присланную ему возлюбленной.
Ни одна книга так не впечатляет меня, не доставляет такого довольствия, — пишет он. — Я опять плакал, перечитывая ее. О, любовь моя, дорогое мое дитя! Вы самое нежное и любящее существо в мире!»
* * *
Итак, пока госпожа де Жанлис железной рукой направляла все действия герцога Шартрского, госпожа де Монтессон пыталась женить на себе герцога Орлеанского. И она добилась этого в апреле 1773 года … И хотя по приказу короля брак был сохранен в тайне, члены распущенного Людовиком парламента могли радоваться. Они окончательно связали Орлеанов со своим черным делом…
Однако следующим летом у этих господ возникли некоторые опасения. Герцог Шартрский не мог больше жить в Пале-Рояле: Мари-Аделаида, которой помогли целебные воды Форжа, ждала ребенка и изводила его бесконечными капризами. Поэтому он поселился в маленькой деревушке Муссо или Монсо. Вдохновленный недавно созданными садами Тиволи, он заказал Каомонтелю проект гигантского парка с искусственными водоемами, коринфскими колоннами и даже рекой.
В этом месте, которое станет парком Монсо, молодой герцог вернулся к своим распутным привычкам, принимая в своем доме прекрасных подруг, которые плавали голыми в прудах и «играли в домино» в китайском гроте…
Но волнения оказались напрасными: несмотря на все проказы, Филипп каждый вечер встречался со Стефани, темперамент которой дарил ему так много удовольствий.
И они вздохнули спокойно.
* * *
6 октября 1773 года Мари-Аделаида произвела на свет крупного младенца. Его назвали Луи-Филиппом. Через пятьдесят семь лет он станет французским королем, пропагандистом зонтов и любимым объектом карикатуристов.
Чтобы показать, как она счастлива, герцогиня придумала забавную вещь: она заказала Розе Бертен «турнюр с чувством» [10], украшенный персонажами, которые были бы вполне уместны в витрине какого-нибудь коллекционера, но уж никак не на женской шляпке. Там была кормилица, дающая грудь младенцу, негритенок с лицом любимого лакея герцогини, и попугай, сидящей на ветке цветущей вишни. Все они были помещены в гнездышко, изготовленное из волос, принадлежащих членам семьи…
«Через несколько недель после рождения маленького Луи-Филиппа восхищенные прохожие увидели на улицах Парижа Мари-Аделаиду с этой очаровательной прической на голове [11]».
* * *
10 мая 1774 года Филипп, подстрекаемый госпожой Жанлис, отказался участвовать в похоронах Людовика XV. Этот жест добавил ему популярности у простолюдинов, ненавидевших покойного. Но двери Версаля закрылись для герцога Шартрского. В качестве наказания Людовик XVI запретил Орлеанам появляться при дворе. Филипп был в восторге от этого решения; оно фактически узаконило его сопротивление режиму, и он превратил Пале-Рояль в штаб мятежников.
Каждый вечер он подробно обсуждал с госпожой де Жанлис последние новости, пытаясь найти новые способы, могущие усилить всеобщее недовольство. Однажды они получили из Версаля потрясающее известие:
король, озабоченный недовольством парижан, отправил в отставку Мопу, председателя нового парламента, надеясь таким образом задобрить сторонников Филиппа и восстановить утраченную популярность.
Эта отставка, предполагавшая созыв прежнего парламента, вдохновила любовников. Ламуаньон де Малерб вернется к власти, и Орлеаны с помощью госпожи де Монтессон обретут еще большее влияние.
— Вам необходима важная должность, которая сможет впечатлить народ, — сказала госпожа де Жанлис. — Чтобы сделать людей свободными, необходимо уметь использовать их слабости. Станьте генералом.
Филипп довольно спокойно относился к военным играм, детская радость, с которой военные отправлялись умирать, казалась ему просто идиотизмом.
Он поморщился.
— Ну, тогда станьте великим адмиралом, — сказала со свойственной ей простотой госпожа де Жанлис.
Это предложение больше понравилось герцогу Шартрскому. Он видел, как исполняет свои обязанности его тесть, и предполагал, что жизнь его не слишком изменится и он сможет по-прежнему резвиться в Монсо своими юными подружками…
Нужно сказать, что герцог де Пентьевр очень своеобразно играл роль адмирала.
Сев однажды случайно в лодку на пруду в Саялэ он испытал такой страх, что поклялся никогда больше не путешествовать по воде. Поэтому он командовал королевским флотом из своего кабинета. Остряки говорили, что единственным островом, который он видел в жизни, был Иль-де-Франс.
Однако у этой весьма удобной манеры стоять за штурвалом были свои минусы. В разговоре главнокомандующий был не способен описать морскую битву, он допускал ужасные промахи, путая левый борт с правым, отплытие с абордажем, а главный кливер с полярным животным.
