Но вот наступила страшная ночь с 21 на 22 июня, когда «самоубийства» и «несчастные случаи» так и посыпались.
Г-н Штеллинг, бывший министр-социалист Мекленбурга, утонул в Финов-канале, его труп нашли в зашитом мешке. При таких обстоятельствах как-то неловко говорить о самоубийстве — нацистские газеты списали все на несчастный случай.
Г-да фон Эссен и Ассман, члены республиканского Рейхсбаннера[8], скончались в больнице. Предварительно им буквально переломали кости дубинками. «Пьяная драка» — сообщили нацистские газеты.
В ту ночь еще одиннадцать человек исчезли из дома неведомо куда. С тех пор никто нигде и словом о них не обмолвился.
Видимо, все почему-то внезапно ударились в бега.
А несчастная семья Шмаус пала жертвой еще более загадочной эпидемии. Муж, жена, их сын и невестка умерли одномоментно; причины смерти разные — пуля, веревка и дубинка — все три признаны властями естественными. Вдобавок ко всему еще и дом их сам собою загорелся и сгорел дотла, так что полиции и освидетельствовать было нечего.
Официальная версия такова:
Вечером 21 июня секретаря социалистического профсоюза Шмауса, подозревавшегося в незаконном хранении оружия, навестила штурмовая группа. Самого Шмауса дома не оказалось, а его сын, с пистолетом в руках, попытался воспрепятствовать обыску. Он серьезно ранил троих штурмовиков, забаррикадировался в доме и покончил с собой. Во время перестрелки был случайно убит зять Шмауса Раковский.
Штурмовики удалились, а позже, ночью, вернулся сам Шмаус-старший и в отчаянии повесился, а предварительно поджег дом.
Г-жа Шмаус, единственный оставшийся в живых член семейства, умерла от горя… три дня спустя. В Третьем рейхе чахнут быстро.
Вот и все.
* * *
Ну а неофициальная версия звучит иначе. Я привожу ее как противоположность первой, без комментариев.
Нацисты решили покончить с Шмаусом, который был душой рабочего сопротивления в Кёпенике. Днем 21 июня штурмовики дважды появлялись у дверей его дома. Но Шмауса успели предупредить, он ушел и вернулся домой только к ночи, уверенный, что до завтра никто за ним уже не придет и он может спокойно лечь спать.
Но в одиннадцать часов вечера штурмовики вернулись и привели с собой заложника, рабочего-коммуниста Раковского, зятя Шмауса. Раковского заставляют окликнуть тестя. Тот, на свою беду, открывает дверь. Нацисты с дубинками врываются в дом. Г-жа Шмаус кричит от страха, ее избивают.
Сын Шмауса стоял, забившись в угол, пока не увидел, как издеваются над его старой матерью. В бешенстве он хватает пистолет, направляет на штурмовиков и тут же сам падает, изрешеченный пулями.
Дальше происходит что-то чудовищное. Убогую хижину сотрясают выстрелы и крики, Шмауса-отца нацисты вешают прямо над трупом сына. Зятя расстреливают у дверей, поджигают дом — трухлявые доски плохо горят, а еле дышащую г-жу Шмаус тащат в городскую тюрьму, где она умрет три дня спустя.
Примечательная подробность: штурмовики прихватывают с собой еще с десяток сбежавшихся на шум соседей. Ведь для громил нет ничего неприятнее, чем согласные показания свидетелей их зверств. Вот почему, помимо ставших жертвами «несчастных случаев» Штеллинга, Ассмана, фон Эссена и семьи «самоубийц» Шмаусов, в ту ночь таинственным образом исчезло еще несколько человек.
* * *
Восемнадцать умерших и пропавших без вести за несколько часов в одном предместье — такое не может пройти бесследно. Что бы ни было причиной этих трагических событий, люди должны были еще долго о них говорить. Должна была появиться какая-нибудь жуткая, фантастическая легенда, какие легко зарождаются в простонародье.
Я поехал в Кёпеник, чтобы собрать любые, пусть даже самые слабые отголоски трагедии 21 июня. Мне шепнули на ухо название улицы и номер дома, где жил Штеллинг, бывший мекленбургский министр, чье зашитое в мешок тело нашли в Финов-канале. Шмаусы, кажется, жили где-то поблизости, но, где точно, никто не знал. Или, может быть, не смел сказать (позднее я понял причины этого страха).
С Потсдамского вокзала туда час с четвертью езды по надземке. И чем дальше продвигаешься на юго-запад огромного города, тем больше щемит душу странное чувство, возникающее от удручающего запустения. В Нойкёльне еще бурлит рабочий люд, придающий ему видимость жизни. Трептов уже полумертв; потрескавшиеся за четыре года простоя заводские здания высятся на пустырях и скалятся голыми балками, как выброшенные на берег остовы усатых китов.
На огромном кладбище в Баум-Шуленвеге народу довольно много, но мертвых тут все-таки больше, чем живых. Дальше идут еловые посадки и многоэтажные бараки для безработных — темная хвоя и мрачные казармы. Потом горы песка, тесные типовые застройки, убогие домишки, кучи отбросов, стык городской и сельской зоны, смесь городской и сельской грязи.
Вот, наконец, и Кёпеник.
…Дом на респектабельной Гросс-Дальвитцерштрассе, в котором жил Штеллинг. Консьержей в немецких домах обычно не бывает. У дверей подъезда табличка с именами жильцов и звонками в каждую квартиру.
Имени пропавшего на табличке, конечно, нет. Захожу, поднимаюсь по лестнице. Навстречу спускается жилец. Спрашиваю у него:
— Вы не могли бы сказать, где проживает семья Штеллинг, gefälligst[9]?
— Штел…
Даже не договорив проклятого имени, он на секунду останавливается, ошалело смотрит на меня и кубарем пускается вниз.
С простоволосой девушкой, скорее всего, ходившей за провизией служанкой, получается еще хуже. Мой вежливый, высказанный на внятном немецком языке вопрос подействовал на нее буквально так же, как какая-нибудь непристойная шутка или страшная угроза. Она побагровела, что-то промычала, кинулась к одной из дверей и захлопнула ее за собой. Я услышал, как изнутри ключ проскрежетал в замке, точно щелкнули челюсти.
Спасибо еще, что она не позвала полицию!
…Никаких следов несчастной семьи Шмаусов тоже не удалось обнаружить.
Они жили в нескольких сотнях метрах отсюда, в квартале стандартной застройки. Вот он этот квартал: увитые настурцией серые каменные домишки под ржавыми железными крышами. На улице слоняются ребятишки. Обычно нет ничего проще, чем разговорить бедняков.
Попробуйте! Детишки шарахаются. Женщины отворачиваются. Ей-богу, можно подумать, стоит вам упомянуть имя Шмаус, как ваше лицо преображается и на людей смотрит страшный, перепачканный кровью вампир.
И ведь пяти месяцев не прошло с той ночи, когда один из этих домиков пылал, набитый трупами. Тени убиенных, должно быть, еще бродят в здешних местах. Но никто ничего не помнит.
