Здесь, в Кандагаре, майор Собин впервые встретился с майором Саротиным и переводчиками Ахметом и Хакимом.
С прибытием в Кандагар майора Саротина пьянство удвоилось. Офицеры быстро нашли общий язык. Пьянство укоренилось, стало нормой поведения, а слабовольный подполковник Пронин ничего не мог сделать с «побратимами» и лишился должности, был отозван в Кабул.
Пьяные офицеры пугали переводчиков, стреляли по ночам по их окнам, требовали денег на водку, а однажды переводчик Хаким плясал под дулом пистолета всю ночь, пока не упал от изнеможения и усталости.
Собин и Саротин, несмотря на мой запрет прекратить пить водку, продолжали пьянствовать, полагая, что никто ничего не узнает.
Мне было жаль этих падших людей, находящихся в моем подчинении, особенно майора Собина, испорченного войной. Его жена, Мария, ушла от него к другому, а двое детей, мальчик и девочка, оказались у престарелой бабушки в деревне, при живых родителях. Жена отказалась от них. Когда бабушка умерла, детей поместили в интернат. Возможно, что из-за семейных неурядиц майор Собин стал пить, что, естественно, не прошло незаметно для командования части, где служил Собин. Выговор по службе сменился строгим выговором, затем служебным несоответствием занимаемой должности и, кажется, быть майору разжалованным и уволенным из армии, если бы не подоспел Афганистан, куда его отправили, чтобы там он сложил свою буйную голову.
Теперь майор Собин оказался в моем подчинении. Он уже не мог обходиться без водки и наркотиков. Болезнь прогрессировала. По утрам Собин был совершенно больным и беспомощным человеком. Руки тряслись, как в лихорадке. Он вздрагивал всем телом при любом стуке или выстреле, обливался холодным потом, хватался за пистолет или автомат Калашникова, падал на пол, воспринимая ситуацию всерьез, как в бою, занимал круговую оборону и готовился отстреливаться от нападавших басмачей. Они ему снились по ночам и причиняли много хлопот.
Когда майор Собин успокаивался и нервный срыв проходил, он плакал, как малое дитя. Просил у переводчиков денег на водку, ворчал, что они не дают ему денег, называл их «туземцами», «дикарями».
Такие отношения майора Собина с переводчиками я еще застал по прибытии на «точку», переводчики по-прежнему боялись Собина и Саротина, но уже не на столько, как раньше, но все равно страх присутствовал в их отношениях с ними. Пьянство, как зло, разъедало нервную систему Собина, он продолжал пить. Даже свежие могилы «Акрама» и «Фараха» ничему не научили его. Ведь вместо них, он должен был лежать в гробу, его убийство входило в планы агентов-оборотней.
– Я хочу умереть молодым! – часто говорил Собин переводчикам – и те немели от страха, не знали, что сказать майору. – Все мертвые – ровесники, – продолжал он, – стоит вас пристрелить, папуасов, и вы навсегда будете молодыми у Аллаха. Для мертвых нет национальностей, есть только один Бог на небе. После таких слов переводчики запирали двери на ключ и ложились спать под кровати, спали по очереди, напрочь забыв, что им было приказано спать на кроватях, как людям, уважающим себя.
Майор Собин вел себя с переводчиками раскованно.
– Хороший человек – это тот человек, рядом с которым свободно дышится, – говорил он. Переводчики молчали, не знали что и думать, о каком хорошем человеке говорит майор Собин.
– И кто этот человек? – спрашивал Собина Микаладзе.
– Полковник Шамиль, начальник Кабульского разведцентра.
– Рыбак рыбака видит издалека, – смеясь, сказал прапорщик Микаладзе, – еще не известно, сам-то Шамиль считает тебя хорошим человеком или нет?
– Уймись, Микаладзе. Не ровен час – пришибу! – взрывался майор.
– Тебе, майор Собин, я поостерегся бы передать на хранение свои деньги как закоренелому карманнику. Пропьешь, – не унимался Микаладзе.
Собин соскакивал с места, пытаясь чем-то ударить прапорщика, начиналась потасовка, лишь мое присутствие останавливало спорщиков, они расходились по углам до очередного раунда перебранки, накапливая огонь неприязни друг к другу.
Поведение майора Собина нельзя было назвать предсказуемым. Он в минуту наркотического дурмана мог совершить любой необдуманный поступок, и это настораживало всех. Его жизнь, запутанная и нелогичная, как замысловатый рисунок ковра, что висел у кровати Собина, имела больше вопросов, чем ответов.
– Скучно жить на этом свете, господа! – говорил Собин, повторяя утверждение Н. В. Гоголя и, чтобы развеять скуку, приглашал в свою комнату переводчиков, спрашивал их, что могут означать на его ковре замысловатые узоры?
– Это вот что, – спрашивал Собин Хакима, – рог буйвола или другого зверя? Говори! Ты не видишь рог, а почему я тогда вижу? Уж не черт ли ты, Хаким?
Затем Собин задавал тот же вопрос переводчику Ахмету. Переводчики, не смея возразить майору, стояли у его кровати и молчали, ждали, когда он уснет и отпустит их к себе в комнату.
– Война нам нужна, – философствовал майор Собин, – чтобы скорее избавиться от тех, кто притеснял нас. – Можно убить на войне отца, мать, брата, чтобы завладеть наследством, можно убить вас, папуасы, чтобы выпотрошить карманы, на то и дана война. Будет время, когда такие, как Санчо Пансо, перережут горло донкихотам и захватят их имущество. Поэтов в Афганистане не станет, будут лишь мясники и убийцы. Им все дозволено. Любовь станет грехом. Грамотных людей не станет. Они не нужны. Вот к чему идет Афганистан, а значит, и мы.
У переводчиков с большим трудом просыпался бунтарский дух. Страх перед майором Собиным давил на психику, делая их послушными рабами своего господина. Он издевался над ними, называл разными бранными словами, а они молчали и терпели унижения, говорили: «Лучше плохой мир, чем хорошая ссора!» Так и жили до моего прибытия. Но и с моим приездом в Кандагар больше норовили спрятаться под кровать, чем спать, как все нормальные люди, на кровати.
Только прапорщик Микаладзе, кажется, не боялся Собина и Саротина, говорил:
– Вы, господа офицеры, не выживете в этой войне, если не отрезвеете.
Обстановка в оперативной группе была ненормальной, и это было видно невооруженным глазом. Переводчики оперативных офицеров за глаза называли нехристями, гоголевскими персонажами Добчинским и Бобчинским за сатанинскую дружбу и родство душ. От Собина и Саротина всегда можно было ожидать пошлость, грубость и непристойную брань по отношению к нижестоящим по служебной лестнице, и строили свои отношения по чину, как персонажи заштатного Миргорода.
При всем неуважении к майору Собину как к человеку и офицеру не могу не отметить его исполнительность чужой воли и недобрых идей. Он был готовым террористом и одновременно провокатором, что в условиях войны очень опасно для тех, кто пользуется его услугами, а также кто стоит ниже его по служебной лестнице.
