ну хоть 100–200 рубл., это бы их поддержало. Ведь я им помогал, а потом сразу все прекратилось. Ты должна была бы хоть в малой степени заменить меня перед моими родителями. Ты об этом, конечно, не подумала, а такая маленькая помощь тебя бы не стеснила, а старикам была бы большая помощь и моральное утешение. Ведь у них нет никаких средств к существованию, а иждивенчество у дочерей приносит им невыразимые страдания.
Я тебя сейчас не упрекаю — дело прошлое. Но если это было так, как я предполагаю, ты допустила ошибку, моя Лика!
Мой отец умирает в тяжелых муках, не повидав своего сына, а я ничем нс могу ему помочь. Горе мое велико, моя женушка, мой сынка. Еще один удар, крепкий, безжалостный, хочет согнуть меня. Но я должен поддержать мою старушку-мать. Ты о ней очень зло, нехорошо отзываешься, а она ведь мать мне, родная мать! Ты понимаешь, что это значит для нее и для меня? Она у меня сейчас одна, она от меня никогда не отвернется, будет ждать меня, пока хватит ее жизни, не променяет меня ни на кого, ей и мысль такая не сможет притти в голову, она дни и ночи думает обо мне, плачет обо мне, проливая свои горькие материнские слезы. А сейчас у нее, вдобавок, еще такое горе с папой. Бедная моя старушка! Пожалей и ты ее, Лика, утешь хоть как-нибудь, если ты хоть капельку любишь меня, передай ей частицу моей сыновней любви и преданности, согрей ее несчастную, тяжелую старость, продли своим хорошим отношением ее годы, чтоб она могла повидать своего сына… Сейчас — это ее единственная мечта!
Ведь ты мать нашего сына, а моя мать дала мне жизнь, она выкормила меня своею грудью, вырастила меня тоже в нелегких условиях. Попробуй подойти к ней с теплым, хорошим словом, и ты увидишь, как рассеется вся неприязнь, так непонятная мне. Я хочу вас всех любить, быть преданным своей семье. Зачем, зачем же эта неприязнь, такое взаимное недоверие, непонимание? Чем это вызвано? Что вам делить между собою, кроме горя и любви ко мне, желания помочь мне? Я не могу себе представить, чтоб моя мать хотела зла тебе, моей жене, и моему сыну, тем более в такое время, когда я в такой беде. Я не могу себе представить, чтобы ты, моя любимая, правдивая и честная жена, хотела зла моей матери, умирающему отцу, чтоб ты хотела беспричинно ссорить меня с ними. Но, в то же время я не могу понять всего происшедшего и происходящего у вас. Я тебе верю, Лидука, всему, что ты мне пишешь, и как-то не верится, чтоб все это было так. Все это тяжело дается мне, поверь, дорогая…
С большой теплотой и любовью мама, Паша и Роза каждый раз сообщают мне о Марике, о тебе, и единственное на что они жалуются, это на то, что ты относишься к ним плохо, с недоверием, сторонишься их, никогда не сообщаешь им о получении от меня писем, не передаешь им привета. Они мне не пишут об этом никаких подробностей, но говорят, что это очень их огорчает и, главное, маму. Неужели же они лгут, способны так лгать? Но и ты ведь не лжешь мне! Как же мне разобраться во всем этом? Может быть я так отстал от жизни, от всего, что делается «по ту сторону», что потерял чутье и способность понимать отношения, возникающие между людьми на воле, даже близкими мне людьми?
Ты просишь меня не пытаться мирить тебя с ними. Хорошо. В последний раз я пишу тебе об этом, больше к этому вопросу я возвращаться не буду. Прошу тебя, если все остальное невозможно, помочь только материально моей матери, чтоб хотя бы эта забота моя смогла поддержать ее на старости лет. А это моя обязанность, вне зависимости от теперешних, случайных, взаимоотношений.
В том, что я не отрекаюсь от своей матери, от сестер, хочу нормализовать ваши отношения, ты, Ликин, видишь, судя по твоим упрекам, мое недоверие к тебе, мою нелюбовь к тебе и сыну. Нет, ты неправа, Лика! Тем фактам, что ты сообщаешь, я верю, но не верю в серьезность причин, их породивших. Все дело в недоговоренности, невыясненности, которая может быть устранена, если кто-то из вас наберется духу и искреннего желания разрубить этот Гордиев узел, поговорить по душам, откровенно, но с искренним намерением не углублять разрыва, а выяснить его и, быть может, ликвидировать. Я не прошу горячих отношении между вами, но я не хочу вражды и неприязни. Я хочу, чтоб вам легче жилось на свете, чтоб меньше было темных пятен, неприятностей и горестей в вашей жизни, и без того тяжелой. Я этого хочу, потому что люблю тебя и сына, но и не могу не любить своей матери.
Итак, кончим на этом. Точка.
Да, чуть не забыл: твою телеграмму от 6/11 я тоже получил, но знаешь когда? — 4/I1I.
5/111 я получил сразу две посылки: из Саратова — рыбную, и из Костромы, о которой ты пишешь в письме от 16/II. Все, что ты посылаешь мне, доходит полностью и я получаю. Не нахожу слов, чтоб благодарить тебя за заботу и внимание. Посылки твои поддерживают меня очень и физически, и морально. Но, Ликин, не надо посылать их так часто. Довольно одной посылки в месяц. Ем я не так уж много и одной посылки в месяц будет вполне достаточно. Рыбы посылать не надо, — селедкой нас здесь иногда кормят, да и соленой горбуши дают, а я соленого не могу есть. Семга, тешка, селедка пришли с маленьким запашком, — ведь 1 / м-ца посылка гуляла. Правда, мы ничего не выкинули (это не в арестантских привычках), с помощью товарищей сельди уже все съедены, а копченку я ем с удовольствием — она в порядке. Что мне посылать? Масло, сало, грудинку, колбасу, сыр, консервир. молоко, какао, консервы, сахару побольше, чай, немного конфеток, иногда шоколадку и, вообще, чего-нибудь вкусненького, по чему я весьма соскучился. С удовольствием я бы съел чего-нибудь из твоего собственноручного приготовления: кексик, маковый тортик или еще чего-нибудь по твоему усмотрению. Ну, конечно, табак и курительная бумага нужны, присылай мне также трубочного табаку — у меня есть трубка. Вот и весь ассортимент. Посылай из всего этого понемножку, раз в месяц, не чаще, и я буду тебе очень признателен. О том,
