Не обошлось и без характерных для стиля эпохи оборотов: «Товарищ Сталин до конца вскрыл корни наших трудностей и недостатков. Они вытекают из отставания организационно-практической работы от требований политической линии партии и запросов, выдвигаемых осуществлением второй пятилетки»{180}.
Характерны и слова о том, что «наш писатель черпает свой материал из героической эпопеи челюскинцев», что «для нашего писателя созданы все условия», что «только в нашей стране литература и писатель подняты на такую высоту», призыв к овладению «техникой дела» и т. д. И, конечно, слова о «знамени Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина», победа которого и позволила созвать этот съезд. «Не было бы этой победы, не было бы и вашего съезда», — под дружные аплодисменты заявил Жданов, завершая эту партийную директиву советским писателям.
При всём «пролетарском» энтузиазме, искренне любивший русскую классическую литературу наш герой призвал писателей при создании «социалистического реализма» не забывать и литературное наследие русского прошлого. Что же касается советской литературы 1930— 1940-х годов, показателен факт — Жданова на съезде и позднее поддерживали писатели, которым не нашлось места в нынешней России, в которой история литературы той эпохи в основном представлена теми, кто сейчас воспринимается как антисоветчики. Книги и имена соратников Жданова по «литературному фронту» — например, Леонида Соболева или Петра Павленко — по сути, недоступны современным читателям.
Опять вспоминаются слова нашего героя на писательском съезде — «нет и не может быть в эпоху классовой борьбы литературы не классовой, не тенденциозной, якобы аполитичной…». Только сейчас в этой классовой борьбе у нас победил класс «эффективных собственников».
Первый Всесоюзный съезд писателей продолжался две недели. Естественно, основными его участниками и выступающими были литераторы. Но помимо Жданова на съезде выступили ещё два известных политика тех лет — Николай Бухарин и Карл Радек. Оба представляли политические группировки, находившиеся у руля в 1920-е годы. Оба были талантливыми и плодотворными публицистами, в годы своего политического взлёта пытались активно воздействовать на литераторов Советской России.
В отличие от сухого и сугубо делового, по сути, директивного выступления Жданова бывший член ЦК Бухарин на съезде прочёл обширный доклад на тему «О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР» с цитатами аж из Августина Блаженного, ссылками на древнекитайские трактаты и арабских мудрецов. Бухарин активно продвигал в лучшие советские поэты Пастернака, гнобил Есенина и критиковал Маяковского, которого прочил в лучшие советские поэты Сталин.
Присутствие на писательском съезде Бухарина и Радека было отголосками на «литературном фронте» той политической борьбы, которая все годы после смерти Ленина шла в верхах СССР Надзор за этой подковёрной вознёй тоже был одной из деликатных задач Жданова на съезде. Многие из делегатов не без внутреннего злорадства наблюдали за литературными экзерсисами падавшего с Олимпа Бухарина.
Накануне завершения съезда, в последнее летнее утро 1934 года, в кабинете заместителя заведующего отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) раздался телефонный звонок. Хозяин кабинета, 33-летний Александр Щербаков, подняв трубку, услышал странный голос: «Кто у телефона?»
— А кто спрашивает? — немного удивился уже привыкший к начальственной власти Щербаков.
— А всё-таки кто у телефона? — не унимался странный голос.
Наконец, хозяин кабинета услышал в трубке знакомый голос Кагановича, который весело сообщал кому-то, вероятно, рядом сидящему: «Не говорит и думает, какой это нахал так со мной дерзко разговаривает».
— Это ты, Щербаков? — продолжил уже в трубку Каганович.
— Я, Лазарь Моисеевич.
— Значит, узнал меня?
— Узнал.
— Ну, заходи сейчас ко мне.
В кабинете Кагановича Щербаков увидел смеющегося Жданова: «Что, разыграл я вас?» Именно новый секретарь ЦК, изменив голос, звонил своему старому знакомому. Все усмехнулись незамысловатой шутке и тут же перешли к деловому тону. «Вот какое дело, — обратился Жданов к Щербакову, — мы вам хотим поручить работу, крайне важную и трудную, вы, вероятно, обалдеете, когда я вам скажу, что это за работа. Мы перебрали десятки людей, прежде чем остановились на вашей кандидатуре»{181}.
В 1920-е годы Щербаков много лет проработал в Нижегородском крайкоме под руководством Жданова и теперь слушал старого знакомого, пытаясь сообразить, куда его могут отправить. Как заместитель завотделом руководящих партийных органов ЦК, он прекрасно знал, где требуется усиление кадров — Восточный Казахстан, Урал или даже Совнарком. Вступивший в ряды большевиков семнадцатилетним юношей, Щербаков был готов, не колеблясь, выполнить любой приказ партии. Но предложение стать секретарём Союза писателей показалось молодому чиновнику ЦК розыгрышем почище телефонного.
«Несколько минут соображал, что это значит, — запишет в дневнике Щербаков, — а затем разразился каскадом "против"… Сейчас же мне было предложено пойти на съезд, начать знакомиться с писательской публикой».
Щербаков дисциплинированно выполнил приказание партийного начальства и отправился в Колонный зал Дома союзов. Писатели его не вдохновили, в дневнике появилась запись: «На съезде был полчаса. Ушёл. Тошно»{182}.
Расстроенного Щербакова тут же вызвали в кабинет другого всесильного члена политбюро, Молотова. «Я литературой занимаюсь только как читатель», — волновался в ответ на уговоры начальства Щербаков. Совместными усилиями Жданов, Молотов и Каганович «уломали» младшего товарища. Вечером Жданов повёз обречённого Щербакова на дачу к Горькому. Будущий номенклатурный секретарь Союза писателей СССР живому классику понравился — и прежде всего именно отсутствием литературных амбиций.
Вся эта история показывает, что отношения на самой вершине власти тогда были ещё далеки от заскорузлого бюрократизма, а молодые, даже самые амбициозные руководители тех лет не были беспринципными карьеристами, которым без разницы, где начальствовать.
Сохранилось рукописное письмо Жданова, направленное Сталину в тот же день, 31 августа 1934 года{183}. Его наш герой готовил тщательно, фактически как неформальный отчёт о своей работе. Черновик письма, который Жданов стал набрасывать ещё 28 августа, тоже остался в архивах{184}, поэтому интересно сравнить его с законченным вариантом письма.
