Корде: Нет, я никогда их не видела.
Председатель: Но вы наверняка знакомы с такими газетами, как «Журналь дю пти Готье» {Journal du petit Gautier) и «Ами дю руа» {Ami du Roi)?
Корде: Да, я иногда читала такие газеты.
Председатель: Вы состояли в дружбе с депутатами, бежавшими в Кан?
Корде: Нет, но тем не менее я говорила со всеми.
Председатель: Чем они занимались?
Корде: Сочиняли песни и воззвания, призывавшие народ объединиться.
Председатель: Как они объяснили свое бегство в Кан?
Корде: Они сказали, что подверглись оскорблениям в собрании…
Председатель: Что они говорили о Робеспьере и Дантоне?
Корде: Они считают их вместе с Маратом подстрекателями, которые хотят развязать гражданскую войну.
Председатель: Вы явились в Конвент с намерением убить там Марата?
Корде: Нет.
Председатель: Кто дал вам адрес, написанный карандашом на бумажке, которую мы наши у вас в кармане?
Корде: Кучер фиакра.
Председатель: Разве вы не состоите в дружбе с некоторыми из бежавших депутатов?
Корде: Нет.
Председатель: Кто вам дал паспорт, с которым вы приехали в Париж?
Корде: Я выправила его три месяца назад.
Председатель: На что вы надеялись, решив убить Марата?
Корде: Установить мир в стране и в случае, если бы мне удалось избежать ареста, уехать в Англию.
Председатель: Давно ли вы приняли решение убить Марата?
Корде: После 31 мая, когда были арестованы народные депутаты…
Председатель: Разве вы не присутствовали на тайных совещаниях бежавших в Кан депутатов?
Корде: Нет
Председатель: Таким образом, про то, что Марат — анархист, вы прочитали в ваших газетах?
Корде: Да, я знала, что он развращал Францию. Я убила одного человека, чтобы спасти сто тысяч. А еще он скупал серебро: в Кане арестовали человека, который скупал для него серебро. Я стала республиканкой еще до революции и никогда не изменяла своим убеждениям.
Председатель: Что значит для вас не изменять своим убеждениям?
Корде: Это значит, презрев личные интересы, пожертвовать собой ради отечества.
Председатель: Прежде чем нанести удар Марату, вы, наверное, уже пробовали кого-нибудь убить?
Корде: О, чудовище! Он принимает меня за наемного убийцу![78]
Председатель: Однако сведущими людьми доказано, что вы нанесли удар сверху вниз, чтобы убить наверняка.
Корде: Я ударила так, как смогла. И случай помог мне…
Председатель: Кто посоветовал вам совершить это преступление?
Корде: В таком деле я бы никогда не стала слушать ничьих советов, я сама все задумала и осуществила.
Председатель: Но как мы можем поверить, что вам никто не давал советов, когда вы сами говорите, что считаете Марата источником всех бедствий, опустошающих Францию, Марата, который всю жизнь разоблачал предателей и заговорщиков?
Корде: Маратом восторгаются только в Париже. В других департаментах его считают чудовищем.
Председатель: Как вы можете называть Марата чудовищем, если он впустил вас исключительно из человеколюбия, потому что вы написали ему, что вы несчастны?
Корде: Неважно, что он поступил со мной по-человечески, по отношению к другим он был настоящим чудовищем.
Председатель: Вы считаете, что убили всех Маратов?
Корде: С одним покончено, а другие, быть может, устрашатся.
«Я убила одного человека, чтобы спасти сто тысяч». Эти слова Шарлотты напоминали постоянный рефрен Марата: «Лучше пролить несколько капель крови, чтобы помешать пролиться морям крови», «Надо потребовать пятьсот преступных голов, чтобы сохранить пятьсот тысяч невиновных». Только Шарлотта была готова взять всего одну жизнь, отдав взамен свою, а Марат предлагал французам залить кровью всю страну. «Другие, быть может, устрашатся». Как, наверное, тяжело ей было произнести это «быть может»! Ведь слова эти означали, что ее убежденность в том, что теперь все будет хорошо, была поколеблена.
Потом обвинитель Фукье-Тенвиль зачитал оба письма Шарлотты, написанные ею в тюрьме, — отцу и Барбару.
Письмо Барбару:
«В тюрьме аббатства, в камере, где прежде был заключен Бриссо, на другой день после первого шага к восстановлению мира во Франции.
Гражданин, Вы изъявили желание услышать подробный рассказ о моем путешествии, и я не пропущу ничего <…>[79].
Поверите ли? Фоше в тюрьме как мой сообщник, Фоше, который даже не знал о моем существовании! Но они никак не могут примириться с тем, что придется принести в жертву призраку великого человека всего лишь одну женщину. О, люди, простите! Имя Марата позорит людской род: это был дикий зверь, намеревавшийся ввергнуть всю страну в огонь гражданской войны. Теперь да здравствует мир! Благодарение небу, он не был французом.
В первый раз меня допрашивали четверо. Шабо походил на безумца. Лежандр утверждал, что утром я приходила к нему, хотя я даже не знала о его существовании; он слишком ничтожен, чтобы претендовать на звание тирана, а я не собиралась наказывать всех. Все, кто видел меня в первый раз, почему-то считали, что знают меня уже давно. Мне кажется, они напечатали последние слова Марата, но я сомневаюсь, что он их произнес[80]. Но вот его последние слова, которые он сказал мне. Записав все Ваши имена, а также имена тех, кто входил в состав администрации Кальвадоса, расположившейся в Эвре, он, чтобы утешить меня, сказал, что "через несколько дней он велит Вас всех гильотинировать в Париже" и он для этого сделает все. Этот ответ решил его участь. Если департамент вздумает поставить бюст Марата вместо бюста Сен-Фаржо, они вполне могут изобразить эти слова золотыми буквами.
Не стану ничего говорить Вам о великом событии, о нем Вам расскажут газеты. Признаюсь, что на мое окончательное решение повлияло мужество, с которым в воскресенье 7 июля записывались наши волонтеры; Вы помните, в каком я была восторге. В тот день я дала себя обещание заставить Петиона раскаяться за те подозрения, которые он высказал по поводу моих чувств. "Не правда ли, вам вряд ли понравится, если они не выступят в поход?" — сказал он мне.
Я решила, что Марат не стоит такой чести, чтобы столько храбрых людей шли добывать голову одного человека, рискуя промахнуться, и своей смертью навлечь погибель на многих достойных граждан: для него достаточно руки женщины.
Признаюсь, мне пришлось пойти на хитрость, чтобы он меня принял. Но в таких условиях все средства хороши. Уезжая из Кана, я надеялась, что смогу уничтожить его на вершине Горы, но он больше не ходил в Конвент. К сожалению, я не сохранила ваше письмо, тогда мне было бы легче объяснить всем, что у меня не было сообщников; но время все прояснит. Здесь, в Париже, добрые республиканцы не понимают, как женщина, существо совершенно бесполезное, чья дальнейшая жизнь не имеет никакого смысла, может хладнокровно пожертвовать собой ради спасения отечества. Я думала, что умру сразу; люди мужественные и поистине достойные всяческих похвал оберегли меня от вполне понятной ярости тех несчастных, которых я лишила их кумира. Так как я не утратила хладнокровия, то мне горько было слышать крики некоторых женщин, но тот, кто решил спасти отечество, не станет считаться с ценой. Ах, как мне хочется, чтобы теперь в отечестве нашем восстановился мир! Великий преступник повержен, но без этого мы бы никогда не добились мира. Вот уже два дня я наслаждаюсь покоем, счастье отечества — это и мое счастье: только самоотверженный поступок может доставить нам наибольшее наслаждение.
