А в другом случае уменьшение числа пальцев сопровождается перестройкой всей ступни и даже всей конечности, но так, что взаимодействие между сопряженными костями нисколько не ухудшается. Такие глубокие перестройки происходят медленнее. Должно совершиться огромное количество «проб и ошибок», прежде чем естественный отбор «сконструирует» достаточно совершенные формы, которые могут эволюционировать до полной «кульминации», то есть до приобретения животным совершенной двупалой, а затем и однопалой (два средних пальца срастаются в одну кость) ноги.
Так Ковалевский сформулировал закон «инадаптивной и адаптивной эволюции», который навсегда вошел в золотой фонд науки. В справочниках и учебниках он фигурирует как один из фундаментальнейших законов природы и носит имя Владимира Ковалевского...
Сопоставив две ветви парнопалых, ученый установил, что лунчатозубые формы эволюционировали гораздо быстрее, чем бугорчатозубые. Поэтому-то у современных свиней нога все еще четырехпалая. Ковалевский был убежден, что если бы человек, одомашнив свинью, не оградил ее от дальнейшего действия естественного отбора, то она продолжала бы развиваться в том же направлении и в конце концов стала бы двупалой. Медленное эволюционное развитие бугорчатозубых, по мнению ученого, стало причиной того, что их сравнительно мало в современной фауне.
Лунчатозубые же развивались гораздо быстрее и породили большое разнообразие форм. Они смогли приобрести ряд других преимуществ в борьбе за жизнь, такое, например, как способность жевать жвачку, что позволяет переваривать самую грубую и низкопитательную пищу. (Ковалевский отмечал, что в России в голодные годы, когда лошади погибали от бескормицы, коровы часто выживали благодаря тому, что их кормят грубой соломой, которой покрыты крестьянские избы.)
Работая над монографией, Ковалевский охотно делился своими мыслями с сотрудниками Британского музея и особенно с Ричардом Оуэном, не замечание каким усилием удается тому сохранять выражение заинтересованности на изборожденном морщинами усталом лице. Не сразу понял Ковалевский, что английский Кювье безнадежно отстал, эволюционные тонкости ему глубоко чужды и непонятны.
Впрочем, Оуэн не скупился на любезности и однажды пригласил Ковалевского в свой загородный дом на торжественный обед. Но энтузиазма у Владимира Онуфриевича это приглашение уже не вызвало. Уклониться, разумеется, он не мог, и ему пришлось срочно раздобывать необходимый для такого случая фрак. Но обед прошел чинно и скучно, в обычной светской болтовне, ибо престарелый хозяин «не интересовался живыми вопросами палеонтологии», как окончательно убедился Ковалевский.
7
Но именно здесь, в Англии, было кому заинтересоваться «живыми вопросами» науки, посвященной «мертвому царству» ископаемых организмов.
...Впервые Владимир Онуфриевич появился в Дауне летом 1867 года и навсегда запомнил тот ясный солнечный день, когда подходил к воротам раскинувшегося в стороне от деревни сада, в котором пряталось жилище человека, чьи идеи будоражили мир.
В Дауне все выглядело прочно, надежно, уравновешенно. Таков был неказистый и мрачноватый, но на века сработанный дом, почти сплошь упрятанный под покровом ползучих растений. Таков же был и рабочий кабинет хозяина — большой, высокий, но не просторный, заставленный массивными креслами, диванами, тумбами, столами, над которыми нависали книжные полки и портреты в тяжелых рамах. Даже настольная лампа, — точно такая же, как во многих английских домах, — на большом письменном столе Дарвина стояла так, точно ее навсегда привинтили к месту. И сам хозяин дома, плотный, кряжистый бородач с крупным мясистым лицом, увенчанным могучим сократовским лбом, как нельзя лучше вписывался во всю эту обстановку. От Дарвина веяло такой же сосредоточенной основательностью, как и от его научных трудов, которые он вынашивал десятилетиями.
На вечного скитальца, не имеющего ни кола ни двора, готового в любой момент подхватить чемоданы и умчаться на другой конец света, должна была производить особое впечатление эта укорененность даунского отшельника. Тем более что Дарвин не только не подавлял своим величием, но, наоборот, как будто бы стеснялся своей всемирной известности и говорил о себе в тоне шутливого извинения.
Первый визит Ковалевского оставил след в переписке Дарвина. Чарлзу Ляйеллу он написал: «Здесь был один русский, который переводит мою новую книгу на русский язык. Он говорит, что Вас чрезвычайно много читают в России, где Вас многократно издавали».
Владимир Онуфриевич появился у Дарвина как издатель и переводчик. Но уже с той первой встречи началось творческое содружество создателя эволюционной теории и будущего основателя эволюционной палеонтологии. Узнав, что Дарвин работает над книгой, которая будет называться «Происхождение человека и половой отбор», Ковалевский с обычной своей готовностью предложил посильную помощь. Через несколько месяцев на проходившем в Петербурге Первом съезде российских естествоиспытателей было прочитано «заявление знаменитого английского ученого Чарлза Дарвина, в котором он просит русских ученых сообщить ему по возможности точные ответы на некоторые предлагаемые им антропологические вопросы, относящиеся к его предполагаемому сочинению о человеке. Такого рода материалы просят доставлять на имя Владимира Онуфриевича Ковалевского в С.-Петербурге».
Мы не знаем, откликнулись ли на эту просьбу русские ученые и если да, то сколь полезными оказались Дарвину пересылавшиеся Ковалевским материалы. Но сам Владимир Онуфриевич сообщил в Даун достаточно важные сведения. Обосновывая теорию полового отбора как важного фактора эволюции, Дарвин дважды ссылался на данные, полученные от Ковалевского.
С той первой встречи, приезжая в Англию, Ковалевский не упускал случая нанести визит «Дарвину милому», ибо не сомневался, что в Дауне ему всегда рады и готовы принять запросто, без фрака, в самом обычном сюртуке. Тем более что теперь он приходил к Дарвину не только как переводчик и издатель его трудов, но и как соратник в борьбе за эволюционное учение.
Дарвин — единственный из ученых, кого Владимир Онуфриевич назвал своим «лучшим учителем и сердечнейшим другом». «Вы всегда проявляли большой интерес ко всем моим работам», — напишет Ковалевский, посвящая Дарвину самый значительный из своих трудов. И с благодарностью вспомнит, что Дарвин прокладывал ему «все пути». «Через Ваше ходатайство стали мне доступны многие коллекции и библиотеки, которые иначе, быть может, остались бы для меня закрытыми; Ваше имя и Ваша дружба всегда были для меня лучшей рекомендацией, открывавшей мне все двери».
