И старший оперуполномоченный Степанов послал в Минск несколько разных фотографий Борисенко. Его опознали уже арестованные каратели, служившие в 3-й роте 11-го полицейского охранного батальона.
* * *
Когда Борисенко арестовали, он стал отчаянно открещиваться от службы фашистам. Твердил свою легенду, но, припертый неопровержимыми и ошеломительными для него фактами и уликами, одной из которых была немецкая ведомость на получение денежного довольствия полицейскими 3-й роты 11-го батальона, где стояли его фамилия и подпись, — кто бы мог подумать, что эта распроклятая бумажка попадет в руки чекистов, — Борисенко был вынужден признаться в службе фашистам, отрицая, однако, все, что возможно. Ссылаясь на давность лет, на плохую память, твердил, что забылись фамилии сослуживцев, номера формирований, в которых проходил службу. Но от допроса к допросу память его «улучшалась», он понял, что о нем знают гораздо больше, чем предполагал.
Борисенко Георгий (подлинное имя) Иванович родился в 1923 году в Буда-Кошелевском районе Гомельской области, белорус, образование 9 классов, служить немцам стал с осени 1942 года. К кровавым деяниям 11-го полицейского охранного батальона причастен лично в качестве военнослужащего 3-й роты.
Из протокола допроса Борисенко:
«Полицейские роты СС, в составе одной из которых я служил у оккупантов, дислоцировались в городе Бобруйске примерно с января по июнь 1944 года. В указанный период времени полицейские роты несли охрану заключенных Бобруйского лагеря, который находился на месте нашего расположения. В то же время проходили обучение. С нами проводились занятия по строевой, огневой и тактической подготовкам. Изучали материальную часть оружия. Занятия вели командиры взводов и отделений. Командир роты, как я припоминаю, Адельт и его заместитель Шульц — немец из Поволжья, хорошо владевший русским языком, занимались организацией и контролем их проведения. Кроме того, рота СС выезжала из Бобруйска на карательные операции по борьбе с советскими партизанами и местным населением в различные районы Белоруссии. Мы прочесывали лесную местность с целью выявления партизан, задерживали скрывавшихся в лесу советских граждан для отправки на работы в Германию, по убегающим стреляли...»
Из показаний свидетеля Ольги Борисовны Клещевой:
«Летом 1944 года я вместе с матерью, пятилетней сестрой и семилетним братом пряталась в лесу у деревни Очижа. Мне шел тогда четырнадцатый год. Однажды карателям все же удалось нас выследить и поймать. Пригнали в деревню, заперли всех в одной хате, а потом повели расстреливать в сарай. Приказали всем раздеться и лечь на пол лицом вниз. Возле меня лежал старик. Он сказал: «Я, дочка, уже пожил на свете, а ты молодая, поэтому попробую заслонить тебя собою». Так я чудом осталась в живых. Ночью вылезла из-под трупов и спряталась...»
Из протокола допроса Борисенко:
«Я и другие полицейские взяли под охрану заключенных в количестве примерно около 500 человек и повели их в сторону Минска. Заключенных мы конвоировали без пищи и воды около двух суток... Шли быстро, некоторые из них выбивались из сил и не могли двигаться с колонной. Ослабевших пристреливали... Я следовал с левой стороны колонны по движению и видел, как находившийся в то время недалеко от меня Адельт выстрелом в голову из пистолета застрелил младенца у ослабевшей женщины. Она продолжала нести мертвого ребенка, тогда Адельт вырвал его из рук матери и бросил на землю...»
Пригнав заключенных Бобруйского лагеря в поселок Любин Пуховичского района, полицейские загнали их в сарай и на следующий день всех расстреляли. После расправы они подожгли постройки с трупами и вышли в направлении Минска. Вскоре прибыли в лагерь Тростенец.
Из протокола допроса Борисенко:
«В лагере содержались граждане еврейской национальности, которые размещались в бараках. Точно не помню, в день нашего прибытия или на следующий командир роты Адельт через переводчика приказал нам расстрелять узников, содержащихся в этом лагере»[11].
Заключенных выводили из бараков группами, загоняли их в большой сарай и расстреливали. Когда он заполнился трупами, убивали возле него на штабелях бревен. Борисенко принимал самое непосредственное участие в уничтожении обреченных советских людей. Полицейские «работали» не покладая рук весь день, происходило это за несколько суток до освобождения Минска нашими войсками.
Из протокола допроса Борисенко:
«После расправы над узниками лагеря полицейские ходили по территории лагеря и разыскивали ценности. Помню, в одном из сараев находились чемоданы, сумки с различными вещами, постельное белье. Когда я зашел туда, все было разбросано. В одном из чемоданов мне удалось обнаружить карманные часы иностранного производства, которые я забрал, и они у меня были около двух лет, а затем я их продал...»
С целью сокрытия совершенных злодеяний территория лагеря и трупы людей были облиты горючей жидкостью и подожжены...
Изменившие Родине, изменившие своему народу, навеки опозорившие свой род. Они приняли присягу на верность Гитлеру. Присягу, которую фашисты заставляли их скреплять кровью соотечественников.
Тридцать пять томов обвинительных материалов завершили нелегкую работу сотрудников Комитета государственной безопасности СССР по делу 11-го полицейского охранного батальона СС. 12 мая 1977 года Верховный суд Белоруссии приговорил десятерых карателей к суровому, но заслуженному ими приговору — высшей мере наказания.
Коллеги из Минска прислали Степанову ксерокопию приговора карателям, в том числе и Борисенко.
Андрей Михайлович ознакомился с документами, поднял дело Борисенко, чтоб подшить приговор, взял в руки фотографию карателя, сделанную еще до разоблачения, вгляделся внимательно в снимок: крупные решительные черты лица, тяжелый взгляд настороженных глаз. Внимание Степанова задержал широкий, чуть скривленный вправо рот Борисенко. Подумалось: а ведь все-таки не было у него нормальной, спокойной человеческой жизни, он находился в постоянном внутреннем напряжении, ожидании кары, зная, что не может быть ему прощения.
Степанов захлопнул дело. Нет, неспроста сказано в народе: «Береги честь смолоду». Как это важно — не запятнать себя даже перед лицом смерти. Да, это нелегко. Очень нелегко. Потому и нет цены поступкам людей, которые предпочли бесчестию ужасы концлагеря, а нередко и смерть...
Как бывало с ним в минуты глубокой задумчивости, Степанов остановил взгляд свой на спортивном призе, что стоял у него на столе: в гранях хрусталя мерцали радужные искорки радости, многоцветья жизни, чистота которой достается так нелегко. Андрей Михайлович знал, что каждый час, каждый день человеку за эту чистоту надо бороться.
