Комиссар писал:
"Отряд горячо, по-севастопольски взялся за работу. Но это нелегко, требуется большая физическая сила, а люди истощены. Мука на исходе, расходуем по полстакана в день на человека, но никто не ропщет. Для Севастополя готовы на все. Отряд горит желанием узнать, как обстоит дело у вас".
Македонский читал письмо комиссара. Потом, сложив бумажку вдвое, крикнул:
- Бережной, собирай народ!
Письмо прочли партизанам. Слушали молча. Затем пожилой партизан Шмелев вышел вперед.
- Командир, сколько в отряде муки?
- Восемь мешков.
- Два мешка надо дать ялтинцам.
- Дать!.. Дать!.. - дружно подтвердили все.
- Хорошо, товарищи, мы отправим им подарок, а насчет боевого соревнования - пожалуй, не откажемся и звание партизан-севастопольцев закрепим за собой навсегда. Так, что ли, я говорю? - спросил Македонский.
- Правильно! - в один голос ответил отряд.
Комиссар Черный принес газету "Крымский партизан". Ее брали нарасхват. Она еще пахла типографской краской, была аккуратно напечатана и сверстана. Никак нельзя было заподозрить, в каких "типографских условиях" она выходит.
А роль наша газета играла немалую. Три тысячи экземпляров шли в народ. Газета служила прямым доказательством нашей силы и помогала нам разоблачать немецкие "утки".
Чего только не писали о нас фашисты! Каких только не рисовали на нас карикатур! Немцы писали, что мы никогда не моемся, что мы завшивели. Это была грубая клевета. В трудных условиях партизаны сохраняли облик, достойный советского человека.
Последний номер "Крымского партизана", например, посвятил свою передовую вопросам поддержания чистоты и гигиены среди партизан.
У нас в отрядах медперсонал почти отсутствовал. На всех партизан двух районов был единственный врач Полина Васильевна Михайленко, замечательная женщина, которая успевала за всем присмотреть, побывать во всех отрядах. С помощью Полины Васильевны мы всегда соблюдали чистоту.
...На третьи сутки вернулся из разведки мельник Петр Иванович. Он побывал у брата и все разузнал: немцы дорогу охраняют, но не особенно бдительно, так как крушений до сих пор не было. К самой дороге подобраться трудно - надо переходить тщательно охраняемое шоссе Симферополь Бахчисарай. На шоссе - много патрулей. Мельник сам чуть не попался в лапы фашистам, выручило только сохранившееся у него удостоверение, выданное штабом второй румынской дивизии.
Рассказав обо всем этом, мельник обратился к Македонскому:
- Товарищ командир, пошлите и меня на железную дорогу. Я кое-что в технике понимаю.
- Хорошо, зачислим в диверсионную группу, - сказал Македонский и тут же вызвал разведчика Самойленко: - Миша, мельника в диверсионную. И сегодня же готовь выход группы на дорогу. Пусть идут в обход Бахчисарая, а то на шоссе засыпятся.
- Но там же, Михаил Андреевич, второй эшелон фронта!
- Вот и хорошо. Мы там почти не действовали, и немцы в том районе не особенно бдительны. Давай, готовь, потом доложишь.
Скоро группа была готова. Решено было разобрать путь на уклоне между перегоном Альма - Приятное. Инструмент принес Петр Иванович, - кое-что нашли в развалинах шахты.
Македонский, Черный и Самойленко проверили людей; их было пять человек, все чисто выбритые румыном Жорой, который оказался отличным парикмахером. Петр Иванович тоже приоделся.
- Ну, ребята, за Севастополь! Желаю удачи, - Михаил Андреевич каждому пожал руку.
Партизаны ушли. Я оставил лагерь бахчисарайцев, совершенно уверенный в успехе операции.
В Ялтинском отряде тоже настала горячая пора. Были получены данные, что противник расквартировал инженерно-дорожное подразделение в санатории "Тюзлер" на четырнадцатом километре от Ялты и в четырех километрах (если считать по тропе) от домика лесника Василия Ивановича, того самого, у которого когда-то дед Кравец выманил сапоги.
Видимо, враги очень нуждались в дороге. Они спешили очистить ее от снега и, кажется, добрались уже до шестнадцатого километра. Это было очень важно для нас, так как тринадцать петель поворота, где удобнее всего было взрывать шоссе, начинались именно с шестнадцатого километра.
Мы решили привлечь к операции по взрыву весь район и прикомандировать к Ялтинскому отряду еще тридцать человек.
- Как по-твоему, сколько дней потребуется на подготовку? - спросил я у комиссара.
- Да не менее семи суток. Сейчас собирают в лесу снаряды. Требуется, их несколько тонн. Я, пожалуй, возьму людей, да еще пойду под Гурзуф, там тоже валяется много разных мин и снарядов. Как ты думаешь?
- Тебе отдохнуть надо. Ты едва на ногах держишься, - усомнился я.
Вид у комиссара действительно был неважный. На худом лице только черные, выпуклые глаза и остались.
- Эх, Илья пророк, на небе промок, весь день катался, а чем питался? Да разве сейчас отдыхать? Такое дело, когда локтем чувствуешь Севастополь, - можно ли тут думать о себе, спать, отдыхать?!
Я ничего не мог сказать, только сильно стиснул комиссара.
- Пусти, а то и вправду задавишь! - смеялся он.
...В лесу зашумели ручьи и горные речки. С каждым весенним днем темные полосы - проталины оттаявшей земли - пробирались все выше и выше к белой, еще пушистой от снега яйле.
Высоко в небе пролетали к Севастополю вражеские самолеты. Иногда ранним утром стремглав проносилась краснозвездная машина, приветствовала нас покачиванием крыльев.
Однажды ранним утром мы опять увидели желанную вестницу Севастополя "уточку", делавшую круги над лесом.
Самолет кружился над Тарьерской поляной, заранее приготовленной нами, но почему-то долго не шел на посадку, как будто ожидая сбегавшихся к заветной поляне партизан.
Я, едва переводя дыхание, очень быстро добежал до поляны из района шахт, где ночевал в Красноармейском отряде.
Самолет, снижаясь, действительно пошел на посадку. На этот раз машина уверенно остановилась в конце поляны, у опушки леса.
Летчик в легком синем комбинезоне выскочил из кабины и стал снимать шлем. Его тотчас окружили.
Обнимая и целуя пилота, партизаны передавали его из рук в руки.
На этот раз в лес прилетел уже не Герасимов, знакомый нам, а младший лейтенант Битюцкий, - но все равно наш севастополец.
- Теперь, товарищи, все в порядке, я привез радиста и две радиостанции, и они, кажется, исправны, - смеясь, докладывал летчик партизанам. Потом, встав на крыло машины, вынул из планшета пачку писем и начал громко выкрикивать фамилии:
- Золотухин!
- Коханчик!
- Иванов!
- Еременко!
Письма! Первые письма в лес!..
Счастливцы, получившие письма, читали вслух, здесь же на поляне. Каждое теплое слово родных, близких и знакомых было общим достоянием и каждое отдельное письмо - радостью всего крымского леса.
