больше часа в очень симпатичном, окрашенном в желтое читальном зале «Савоя»; вестибюль был рядом, и я то упорно смотрела внутрь камина, то следила глазами за вестибюлем в надежде хотя бы мельком увидеть Нижинского, когда он будет проходить мимо. Сколько раз я подстерегала его на этом месте!
Все было улажено. Меня взяли в испытательное турне. Если выяснится, что я умею танцевать, осенью меня примут в труппу на постоянную работу с жалованьем. Сейчас мне оплатят только проезд — во втором классе, как всем остальным членам труппы. Мои родители согласились. Я должна была купить себе билет первого класса, а Анна ехать по моему билету, потому что в этой поездке мне нужна была компаньонка. Дробецкий пообещал, что он и его жена присмотрят за мной. Позднее такое же обещание дал и барон Гинцбург, встретившись с моей матерью через посредство их общих знакомых.
На одном из последних лондонских представлений я сидела на балконе, с которого мне была прекрасно видна сцена. Шли «Сильфиды». К тому времени я не только хорошо знала музыку большинства балетов — что для меня было сравнительно легко, — но и знала в них практически все шаги. Нижинский в «Сильфидах» был видением из мечты. Я могла видеть его в этом балете раз за разом и каждый раз находить новые красоты. В тот вечер он танцевал мазурку, и вдруг в моем уме возникла молитва, которую я мысленно повторила много раз: «Спасибо тебе, Господи, за то, что ты позволил мне жить в этом веке и увидеть, как танцует Нижинский». В детстве я всегда жалела, что не живу в XVI веке и не могу познакомиться с великими художниками эпохи Возрождения, и вот теперь моя мечта исполнилась иным путем.
В конце сезона мы с Анной, завершив все приготовления к южноамериканскому турне, наконец уехали в очаровательную маленькую деревню в Суссексе. Я лежала в зеленой траве, смотрела на небо и величавые старые дубы и мечтала, представляя себе балет и воскрешая свои впечатления от Нижинского. Неясная тревога, которую он раньше вызывал у меня, прошла. Теперь он, наоборот, очаровывал меня. Я не могла сопротивляться желанию быть рядом с ним. Да, он полностью погружен в свое искусство: общество, успех, богатство, слава и флирт, похоже, ничего для него не значат. Его окружает непроницаемая стена, которую создали Дягилев и его собственная сдержанность. Но разве я уже не проделала в этой стене крошечную щель? Да, мы все слышали, что он не интересуется нами, женщинами.
Но, несмотря на это, разве я не замечала иногда, что он улыбнулся мне или взглянул на меня? Почему бы мне не добиться успеха там, где другие потерпели неудачу? Он и я были из разных народов и стран, не знали язык друг друга. Он был всемирно знаменитый артист, а я всего лишь одна из миллионов светских барышень. Все доводы логики были против меня, но было и кое-что еще: я чувствовала в себе неодолимое желание пробудить в Нижинском интерес к себе. И если его гениальному дарованию суждено существовать вечно, я хотела быть той, через кого оно будет передано потомкам. В течение этих двух недель я сосредоточивалась на своей цели.
15 августа мы отправились в Саутгемптон. Я не говорила по-русски, и потому мне было одиноко. Я еще никогда не общалась с труппой каждый день, а артисты уже в поезде разбились на маленькие группы. Когда мы приехали в Саутгемптон, меня поразил огромный размер корабля. До этого ни разу не была на океанском лайнере. А этот лайнер, который принадлежал компании «Королевское почтовое пароходство» и назывался «Эйвон», был последним словом прогресса в океанском транспорте.
Вскоре мы уже были в открытом море. Я спустилась вниз к ленчу и, найдя свое место, обнаружила, что меня поместили за один стол с Дробецким. Значит, он держал слово, которое дал моим родителям. Там же сидели его жена, Больм и очаровательный аргентинец из Франции Чавес, который имел огромное предприятие по пошиву одежды в Буэнос-Айресе. Некоторые из артистов сидели за другими столиками. Барон Гинцбург и его подруга г-жа Облокова, очаровательная разведенная дама из санкт-петербургского общества, были за одним столиком с Пильц и Ковалевской.
Рене Батон и его жена занимали места за капитанским столом. Г-н Батон был огромный широкоплечий человек, похожий на большого доброго медведя, и носил длинную бороду. Его жена была типичная француженка и очень много говорила; как я слышала, она была талантливой певицей.
После ленча я бросилась смотреть список пассажиров, вывешенный на доске объявлений. Я нигде не видела Нижинского и Дягилева. О боже, что, если они не приехали! Возможно ли это? А я уже еду в Южную Америку. Я слышала, что Карсавина присоединится к нам в Буэнос-Айресе, что она вместе со своим мужем плывет на более быстром итальянском пароходе. И я вздрогнула: а если Нижинский тоже на том пароходе! Я потратила целых два часа, выясняя, так ли это, и обдумывала возможность сойти на берег в Шербуре, куда мы должны были прибыть в пять часов утра. Но когда я читала список пассажиров, мое сердце вдруг подпрыгнуло: «Палуба А. Каюта 60 — г-н Сергей де Дягилев. Каюта 61 — г-н Вацлав Нижинский».
Я сразу стала веселой и счастливой и помчалась по кораблю, разглядывая пассажиров, заводя дружбу со стюардами и стюардессами, матросами, барменами и начиная флирты с офицерами. Совершенно измученная всем этим, я ушла отдыхать в свою каюту. Анна уже навела в ней порядок, и она выглядела почти по-домашнему: повсюду фотографии, цветы в серебряных вазах, подушки и шелковые покрывала. А возле моей кровати было изображение чудотворного Иисуса Пражского. Я уснула и проснулась, только когда было уже примерно время чая. Спускаясь в столовую, я встретила Дробецкого. Он, Григорьев и Кременев, Мишель, его жена и несколько танцовщиков и танцовщиц шли по направлению к нижним палубам. «Что за спешка? Вы разве не идете пить чай?» — «Извините, не могу: мы встречаем Нижинского, он садится на корабль здесь, в Шербуре». Какое облегчение! Я была готова поцеловать Дробецкого за эти слова. Я присоединилась к этой группе. Мы прошли на палубу D, с которой был спущен трап, чтобы пассажиры взошли на борт. Глядя вниз на приближающийся буксир, мы увидели стоявших на нем, среди пассажиров-французов, нескольких артистов нашей труппы вместе с Нижинским и сзади рядом с ним — мрачного Василия. Малыш был в очень элегантных дорожных костюме и пальто и очень изящной дорожной шляпе — такие
