Со стороны СССР, до образования оси Берлин – Рим, политический центр тяжести Средней зоны находился в Польше. Поэтому она особенно обрабатывалась Советской Россией. Ясно, что при таком политическом положении польское посольство всегда должно было находиться на сторожевой службе в боевой обстановке. Понятно, что посланники имели много неприятностей и часто менялись. Чаще всего трения и неприятности касались военных атташе. Порой советская печать совершенно забывала, что речь идет о посланниках, а совсем не о частных лицах, и, значит, даже компрометировать их нужно осторожнее.
К моему приезду польским посланником был Нолль. Советская политика его озлобляла, он, как мне стало известно, в минуту нервного возбуждения держал с кем-то пари на 12 бутылок шампанского, что большевики дольше трех месяцев не продержатся. Увы, Нолль должен был покинуть свой пост и Москву раньше срока, и большевики, думаю, его переживут. Не везло и другим, в том числе и посланнику Станиславу Кетржинскому, который скоро уехал, и только советник посольства Вышинский спокойно работал и остался знатоком Советской России. Так продолжалось, пока не приехал посланник Станислав Патек, до революции известный петербургский адвокат, защищавший политических преступников. В частности, знаменитого Дзержинского, создателя ЧК. Об этих процессах Патек не раз рассказывал нам, действительно, со многими из большевистских вождей он был знаком лично.
Польша думала, что личные знакомства, хотя и давнишние, могут способствовать улучшению политических отношений. В этом лучшее доказательство того, что Польша искренне шла навстречу СССР, стремилась к улучшению отношений с восточным соседом. Патек был первым посланником, которому в самом деле удалось добиться в этом направлении значительных успехов. Советник посольства Адам Жилинский, первый секретарь Альфред Понинский с мадам Понинской и весь остальной штат посольства были удачно подобраны и работали не за страх, а за совесть в полном согласии со своим посланником. Почти все иностранные представители в тогдашней Москве увлекались коллекционированием, Патек тоже собирал польские древности и хотел создать в Варшаве музей своего имени. Он регулярно объезжал московские антикварные магазины и закупал все, что относилось к истории Польши. Его любимой темой на всех обедах была Япония, где он жил в качестве посланника пять лет. Он проявил особенно большую активность при подписании так называемого «литвиновского протокола» совместно с Румынией, Латвией, Эстонией. Энергия Патека очень не нравилась в Москве. О нем сохраняю до сих пор лучшие воспоминания, он был моим настоящим другом.
Общую политическую линию СССР по отношению к Средней зоне Европы можно характеризовать как политику децентрализации. Поэтому Балтийские страны, центральные в зоне, и их представительства в Москве порой подвергались самым непростительным нападениям. СССР хотел захватить в свою сферу влияния все Балтийские государства и не брезговал ради этой цели ничем, дискредитируя и эти государства, и их представительства. Именно эта политика породила «дело» Бирка, она же довела и мои отношения с Москвой до полного разрыва.
Иначе обстояло с Литвой, она являлась исключением. Решающую роль играл территориально неразрешенный конфликт Литвы с Польшей из-за города Вильно. Дружелюбное отношение СССР к Литве диктовалось единственной целью: поддерживать и подогревать активность этого конфликта, открыто стать на сторону Литвы или, по крайней мере, выказывая внешне благосклонное к ней внимание. Любой здравомыслящий человек понимал: ни одна балтийская страна ничего против СССР не замышляет, не мобилизует политические, а тем более военные силы. Между тем даже самый невинный дружеский визит какого-нибудь официального лица или поездка в соседнюю страну истолковывались советским правительством как опасный и подозрительный сговор, чуть ли не как злоумышление против «страны пролетариата». Например, мой брат, военный министр, решил навестить Эстонию, и тотчас советская печать стала на дыбы. Орган большевистской партии газета «Правда» писала: «Сообщают, в Эстонию собирается министр Озолс, чтобы предпринять ряд шагов к сближению армий. Если учесть гнусную кампанию, которая сейчас разворачивается в Латвии за не латвийские сребреники, поездка министра Озолса приобретает особое значение». Такие лжетолкования, такая политика СССР, конечно, должна была отражаться самым неблагоприятным образом на работе латвийского, эстонского и финляндского посольств, сообщала ей нервозность, заставляла нас чувствовать себя самообороняющимися. И мы боролись. Чем больше хотели нас сепарировать, дискредитировать, деморализировать, тем теснее, крепче и дружнее мы объединялись в посольской жизни.
В смысле помещения наше посольство было очень удобно для больших приемов, мы их устраивали довольно часто, радовались тому, что нас посещали охотно, а 15 мая 1925 году даже частично сфотографировали. Кто только не побывал в нашем посольстве, скольких гостей теперь уже расстреляли! Нельзя забыть, как чудесно разодетые дамы танцевали с секретарями, юными атташе и солидными послами, как маршал Буденный любовался своей молоденькой женой, увлеченной общей картиной вечера, окруженной поклонниками, звуками музыки, бальным шумом. Известные журналисты Никербокер, Шеффер, Дюран и другие встречались и общались с дипломатическим корпусом, обсуждая политические события, на лету схватывали остроумные выражения, меткие слова, фразы. Лично я больше любил обеды, особенно когда на них бывал Чичерин, своеобразный интересный собеседник. На одном обеде он, разговаривая со мной, вдруг начал жаловаться французскому послу Эрбетту на то, что Латвия не хочет поставить свою промышленность на более широкую ногу, не создает крупных предприятий из боязни увеличить кадры рабочих. Эрбетт, не задумываясь, ответил:
– Латвия этого и не может, у нее нет достаточно твердых основ.
Чичеринский вопрос – с виду простой, но в нем скрывалась большая и до некоторой степени вероломная мысль: пусть, полагаясь на русские заказы, Латвия размахнется, создаст широкую промышленность, а потом все заказы можно прекратить, и получится большой скандал, Латвия опростоволосится, что в конце концов и требовалось.
Однажды на обеде Чичерин высказал историческую фразу:
– Латыши спасли Россию.
Этим он воздал хвалу латышам, выступавшим против Белой армии.
«Дело» Бирка, естественно, должно было отразиться на общих настроениях эстонского посольства. Для него это стало ударом, чтобы справиться с ним, требовалось время. Лишь с прибытием посланника Сильямаа, моего большого друга, теперь уже покойного, эстонское посольство снова ожило, особенно благодаря его очаровательной жене, стало уютным и привлекательным.
