Тявканье вокруг его творчества и его самого не могло не раздражать Бальзака, сожалевшего, что нет рядом с ним какого-нибудь Феррагюса с его Тринадцатью. Уже давно мечтал он о создании тайного общества, члены которого могли бы подставить плечо, помочь как можно скорее достичь богатства и славы. Чуть позже вместе с Теофилем Готье и некоторыми другими писателями ему удастся основать своего рода клуб «Красный конь», цель которого – занять ключевые посты в издательской деятельности, в прессе, политике, театре. Впрочем, от этой попытки быстро пришлось отказаться – слишком по-разному смотрели на мир потенциальные участники предприятия. Оставалось довольствоваться более скромной задачей: поручить все еще жившему на улице Кассини безутешному Жюлю Сандо писать под руководством Бальзака драму, посвященную жизни двоюродной сестры Людовика XIV.
Но «малыш Жюль» оказался настолько ленив и невнимателен, что эту затею тоже пришлось бросить: он все еще переживал разрыв с Жорж Санд, не мог думать ни о чем другом, ни к чему другому прикипеть душой. К тому же Сандо был буквально измучен бившей через край энергией и упорством этого Сизифа, катившего перед собой глыбу своего творчества. Мартовским днем 1836 года он, ничего не сказав, переедет, оставив после себя долги и неоплаченный счет за квартиру. «Про него можно сказать, как говорят на корабле, на который посреди океана обрушилась буря, – человек за бортом», – напишет Бальзак Ганской.
Между тем сам он, скрыв ото всех, переезжает с улицы Кассини в Шайо, на улицу Батай, в «неприступную келью». Мотив этой неожиданной перемены? Прежде всего боязнь кредиторов, которые осаждали его, пытаясь вытянуть те несколько луидоров, что ему удавалось получить от издателей. Кроме того, дисциплинарный совет национальной гвардии приговорил его двадцать седьмого января, а потом и десятого марта к нескольким дням тюрьмы за то, что он никак не отреагировал на повестку, призывавшую его заступить в караул. Он от всего сердца посмеялся над тем, что военные ставят великого писателя современности в один ряд с простыми гражданами. И все же хотелось впредь избегать подобных неприятностей.
Чтобы замести следы, Оноре снял квартиру на улице Батай под именем вдовы Дюран, существовавшей только в его воображении. Жилье обошлось ему в сто семьдесят пять франков за три месяца. Место было довольно пустынным, проникнуть в особняк с обшарпанным фасадом можно было, только зная пароль: «Пришло время сбора яблок…» – «Я принес бельгийские кружева…» Гость проходил через необитаемый первый этаж, по темному коридору второго, открывал дверь и, ожидая увидеть грязную конуру, попадал в восточный дворец, из окон которого был виден Париж во всем его великолепии: площадь Звезды, Правый берег и Левый до Пантеона. Смена адреса не означала экономии: Бальзак не задумываясь тратил деньги на обустройство утопающего в коврах будуара-кабинета, напоминающего тот, что был у Пахиты, «девушки с золотыми глазами». Украшением этого роскошного уголка сладострастия был широкий диван, драпированный белым кашемиром с кистями из черного и темно-красного шелка. Стены были завешены полупрозрачным муслином, матовая люстра из вермеля, позолоченные карнизы. Все струилось, сверкало, переливалось, туманилось… Кого ожидал он увидеть в этом райском уголке, где все было чрезмерно? Госпожа Ганская была недостижима. И он вновь начал подумывать о маркизе де Кастри: она раскаивалась и не возражала против того, чтобы возобновить нежную дружбу. «Бог мой, – пишет он ей, – и как вы могли думать, что я живу на улице Кассини? Я в двух шагах от вас. Мне не нравится, что вы грустите, и буду сильно бранить, если не перестанете. Я положу вас на огромный диван, где вы будете словно фея в своем дворце, и скажу вам, что для того, чтобы жить, надо любить. А вы не любите. Душа жива привязанностью». Он сообщает ей, что работает над новым романом «Лилия долины», и деликатно просит обратить внимание на то, что героиню тоже зовут Анриеттой. «Он заставит заливаться слезами, я и сам не могу сдержать слез… Однажды вечером я приду к вам с „Лилией“, и если вы заплачете, это не сможет не расположить вас ко мне». Некоторое время спустя призывы к примирению становятся еще настойчивее: «Час общения с женщиной может оказаться весьма благотворным для меня… Почему бы вам не прийти ко мне в тот час, когда я встаю, и на часок не устроиться у меня на диване, словно птичка? Кто в целом мире узнает об этом? Только мы двое. Между одиннадцатью и часом у вас будет мгновение жизни поэтической и тайной, но вы состарились для удовольствий, и я не могу поверить в эти чудные наслаждения молодости».
Бальзак ждет этого почти невероятного визита, к нему же приходит Альфред Шенбург, чрезвычайный посланник императора Австрии, прибывший в Париж уведомить Луи-Филиппа о вступлении на трон Фердинанда Первого. У него письмо от госпожи Ганской, ему пришлось расспрашивать всех подряд, прежде чем удалось получить новый адрес Оноре. Он нашел его одетым в монашескую рясу, подпоясанную веревкой, длинные волосы, жизнерадостная улыбка. Бальзак чрезвычайно любезно встретил этого необыкновенного гонца, передав ему по настоянию госпожи Ганской рукопись «Девушки с золотыми глазами».
Он подробно отчитался перед своей Евой об этой официальной встрече. Как всегда в их переписке, жаловался на свои обязанности писателя, которые съедали его заживо: одновременно сочинял что-то новое, редактировал уже увидевшее свет, пытался закончить «Серафиту», публикация которой началась в «La Revue de Paris». «Отца Горио» можно создавать хоть каждые три дня, но «„Серафиту“ – только раз в жизни», – уверяет Оноре, подбадривая самого себя. Позже продолжает: «Вот уже почти двадцать дней я по двенадцать часов работаю над „Серафитой“. Но никого это не волнует, впрочем, никто и не должен видеть процесс работы, только ее результат… „Серафита“ не отпустит от себя тех, кто верит… В эти последние дни очень много времени отнял у меня готовящийся к переизданию „Луи Ламбер“, я попытался довести его до совершенства, чтобы быть, наконец, спокойным относительно этого произведения…» В том же письме писатель с гордостью сообщает, что скульптор Жан-Пьер Дантан, известный своими карикатурными портретами знаменитостей, сделал две гипсовые, будто покрытые патиной, статуэтки Бальзака, они пользуются большой популярностью и он пришлет ей их, чтобы развлечь немного. «Главное в этом шарже, – уточняет он, – знаменитая, вызвавшая столько волнений трость с бирюзой, которая пользуется успехом большим, чем все мои произведения. Что до меня, он шаржировал мою полноту. Я похож на Людовика XVIII». По его словам, вернувшиеся из Италии путешественники уверяют, что от Неаполя до Рима все только и говорят о его трости. Да и парижские денди умирают от зависти: «Если во время своих поездок вы услышите, что у меня есть волшебная трость, с помощью которой можно пустить во весь опор лошадей, заставить рушиться дворцы и изрыгать бриллианты, не удивляйтесь и посмейтесь вместе со мной». Радуется как ребенок рождению легенды – из реального человека он превращается в вымышленный персонаж. Что еще может пожелать себе «популярный» писатель? И еще несколько слов в заключение: «Прощайте, прощайте. Два часа утра. Полтора часа украдено у „Серафиты“. Она сердится и призывает меня, надо ее заканчивать, так как „La Revue de Paris“ тоже сердится, ведь мне выдан аванс, 1900 франков, а я едва ли наработал на эту сумму. Прощайте и помните, что я думаю о вас, завершая посвященное вам произведение. Настало время ему увидеть свет: все думают, что никогда его не завершу, что это невозможно».
