Этим методом пользовался и я: основа, структура доклада готовилась заранее, а потом оставалось только нарастить ее «живой фактурой». Тем более что на сей раз после работы комиссии, возглавляемой Н. И. Крыловым, у нас был обстоятельный материал, поэтому мы не особо торопились. Но когда наступил критический момент (до разбора остались одни сутки), я доложил уточненный текст генерал-полковнику М. Г. Григорьеву. Не прошло и получаса — звонок и обычное короткое: «Зайди!» Еще не дав мне войти в кабинет, он со злостью бросил: «Ты что мне принес? Газетную статью? Ты сам-то видел то, о чем пишешь? Немедленно переделать!»
«Легко сказать — переделать, — подумал я, выйдя из кабинета. — Маршалу подобный материал понравился, а ему подавай другой. А какой, ведь оставались одни сутки?» Иду к операторам — как будем поступать? Они разводят руками — дескать, мы тоже не знаем, чего он хочет.
«А, была не была!» — подумал я и иду обратно к Григорьеву:
— Товарищ генерал-полковник, офицеры группы разбора в затруднении. Мы не совсем представляем, в каком духе готовить доклад.
— Где офицеры?
— В классе оперативной подготовки.
— Пошли.
Зашел в класс, взял кусок мела, подошел к доске и стал по пунктам излагать, сопровождая меловой записью, структуру доклада.
«Как хорошо, когда знаешь, чего начальник хочет», — слушая Григорьева, подумал я, и за несколько часов подготовил и успел отпечатать материал.
Прочитав доклад, Григорьев сказал: «Ну вот, совсем другое дело».
После длительной работы с Михаилом Григорьевичем я понял, что подготовка материалов для него требует особого искусства. Нужно «нутром» чувствовать назревшую войсковую проблематику и глубоко знать реальное, а не «докладное» состояние дел на местах. Надо подавать этот материал так, чтобы служащие воспринимали его не как очередной разнос, а как обстоятельный анализ и умную программу дальнейшей работы. В подобных докладах все негативные моменты должны быть тщательно обоснованы, а критика обязана быть доброжелательной и объективной. Эти материалы должны также содержать благодатную «пищу» для последующих научных проработок. И наконец, итоговые документы по результатам учений должны закладывать фундаментальную основу под уставные и другие нормативные документы, регламентирующие все стороны повседневной и боевой жизнедеятельности войск».
Но в большинстве случаев Михаил Григорьевич откладывал подготовленный для него текст и говорил: «Частные разборы с вами проведены. Обо всех недостатках вам сказали. Еще больше недостатков вам удалось скрыть, и о них вы знаете лучше нас. Поэтому давайте поразмышляем…»
Дальше в течение 1,5–2 часов Михаил Григорьевич размышлял. О перспективах развития ракетно-ядерного и космического оружия, о новых подходах к организации эксплуатации ракетного вооружения, о системе боевого дежурства, о месте каждого офицера в вопросах поддержания боевой готовности. Слушали такие выступления, как правило, затаив дыхание, потому что редко можно было услышать такой разбор. И никого эти выступления не оставляли равнодушным. Еще долго после отъезда комиссии офицеры делились друг с другом впечатлениями об услышанном.
Вновь обратимся к воспоминаниям соратника М. Г. Григорьева генерал-полковника Г. Н. Малиновского: «Не припомню ни одного плохого слова о нем как о командире и человеке. Из моего личного общения с Михаилом Григорьевичем я бы добавил его очень высокую личную организованность в ратном труде, умение работать с военными строителями и особенно с промышленностью. Говоря о личной организованности, следует отметить способность Григорьева при очень большой нагрузке не терять контроля за истинным состоянием дел на большинстве участков работы. Эта «цепкость» Михаила Григорьевича очень активизировала труд его подчиненных, знавших, что рано или поздно к оценке их работы командир подойдет. Как правило, Григорьев не «перетягивал» за собой проверенные кадры и на новом месте службы внимательнейшим образом изучал полученное «наследство», воспитывал новых подчиненных своей высокой требовательностью, своим постоянно растущим авторитетом и доверием, которые надо было заслужить.
Оценка же неудовлетворительной деятельности кого-либо из подчиненных была суровой, как правило, с большой долей сарказма, но без унижения. Интересно, что Михаил Григорьевич находил возможность заметить положительные результаты в труде у ранее им наказанных подчиненных и умел гласно, особо подчеркнуть эти достижения. А это уже показатель большой человеческой души такого командира. К сказанному следует добавить, что Михаил Григорьевич всегда стремился расширять круг лично ему знакомых подчиненных, и не только в штабах и управлениях, но прежде всего на рабочих местах, боевых постах — в подразделениях и частях. При хорошей памяти на лица и фамилии это делало его очень осведомленным. Подготовленные ему штабом материалы для подведения итогов работы в частях и соединениях и разборы проведенных учений и тренировок в войсках генерал Григорьев использовал как канву, вкладывая в оценку действий войск значительную часть своих личных впечатлений, с конкретными фактами и фамилиями. Такие доклады мало кого оставляли равнодушными.
Не следует считать, что приведенные выше командирские качества и приемы работы были свойственны только ему. Они присущи большинству зрелых военачальников, но в личности Михаила Григорьевича они проявлялись очень ярко, вполне гармонируя с его природной любознательностью, непосредственностью и выработанной службой силой воли и организованностью в труде.
Не имея непосредственного инженерного, а тем более строительного образования, М. Г. Григорьев тем не менее считался знатоком в вопросах техники и вооружения, хорошо разбирался в вопросах технологии и экономики капитального строительства. Не случайно «едких» вопросов Григорьева побаивались и мы — инженеры и военные строители».
Вне службы, на отдыхе, Михаил Григорьевич не уединялся. Был очень подвижен, любил шутку, острое слово, песню. Умел поддержать компанию, но в выборе компании был очень избирателен.
Еще один эпизод. Во время одной из командировок М. Г. Григорьева в войска поступила серьезная шифровка. В очередной раз объявлялось о начале беспощадной борьбы с пьянством, о том, что офицеры Главкомата во время поездок в войска увлекаются походами в бани, сауны и т. п. Поэтому впредь — никаких бань! Шифровка была подписана Главнокомандующим РВСН В. Ф. Толубко и генерал-полковником П. А. Горчаковым. Принесли шифровку Григорьеву. Он внимательно прочитал ее, посмотрел на подписи, а потом произнес: «О, и Петр Андреевич подписал. Сейчас я ему позвоню». А надо сказать, что член военного совета РВСН, Герой Советского Союза генерал-полковник П. А. Горчаков был большим мастером по части бань и выпивки, что, конечно, ни в коей мере не принижает всего того положительного, что он сделал на своем посту. Дальше состоялся разговор по телефону: «Петр Андреевич, прочитал я документ — очень серьезно! Но все дело в том, что мы с группой офицеров в командировке уже десять суток. И еще неделю будем здесь находиться. Может, прикажете нам в солдатскую баню идти? Ведь завшивеем без бани». Горчаков миролюбиво ответил: «Тебя, Миша, эта шифровка не касается!» На что Григорьев не без сарказма ответил: «Это что же подумают обо мне офицеры, с которыми я месяцами нахожусь в войсках, если я позволю себе сходить в баню, а им категорически запрещу подобное. В общем, Петр Андреевич, докладываю тебе как начальнику политического управления — сегодня у нас с офицерами банный день!»
