События развертываются все стремительнее. Королевские войска пытаются рушить баррикады. Взамен разрушенных тотчас же вырастают новые. Повстанцы продвигаются вперед. Министры бегут из своих дворцов. Командующий королевскими войсками шлет тревожное донесение Карлу X: «Это уже не уличные волнения. Это революция».
Поздно вечером Беранже возвращается с очередного собрания. Либеральные вожди заседают целыми днями, ждут, как повернутся события. Они ратуют за немедленное создание Национальной гвардии, хотят иметь свое буржуазное ополчение, которое можно было бы противопоставить отрядам повстанцев. Беранже выступил против этого проекта.
На баррикадах не спят. Повстанцы окружают Беранже, просят совета, кого назначить военным руководителем. Беранже рекомендует генерала Фавье.
На другой день, 29 июля, он узнает, что Фавье наотрез отказался. Но и без генеральского участия революция движется к победе.
«…Вперед, вперед! По набережным Сены!
Идем на Лувр, на Ратушу, вперед!»
Королевские войска, полк за полком, переходят на сторону повстанцев. В панике бегут отряды наемников. Король спешно подписывает отмену ордонансов. Он готов идти на уступки.
Поздно. Над Тюильрийским дворцом уже развевается трехцветное знамя.
И, с бою взяв дворца крутые стены,
На ветхий трон вскарабкался народ.
Наконец-то пришел тот день, которого так долго ждал Беранже! Победа народа — это и его победа. Вершина революции — это вершина его собственной жизни. Надежды сбылись. Дряхлая монархия Бурбонов низвергнута!
Во всю мощь, в тысячи голосов звучит на площадях «Марсельеза».
Народные толпы заполняют 30 июля дворец Лаффита, где заседают депутаты — «штаб либералов». Какая-то женщина с большим свертком в руках пробирается сквозь толпу, она ищет Беранже. Вот он! Женщина устремляется к нему и развертывает громадное трехцветное знамя.
— Сударь, я шила это знамя всю ночь. Вам, вам одному я хочу вручить его, чтобы вы приказали водрузить его на колонне.
Взволнованный Беранже благодарит ее.
— Но, может быть, сударыня, эту честь мне следует предоставить депутатам, присутствующим здесь? — спрашиваёт он.
— Нет, нет! — отвечает она. — Вам, только вам! — И мгновенно скрывается в толпе.
* * *
Как только победа революции определилась, либеральные корифеи тотчас пришли в движение. Нет, они вовсе и не думали оставаться в стороне! Они клянутся и божатся в преданности своей народу. «Но ведь народ — это ребенок, — твердят они. — Он сам не знает, чего хочет. Им нужно руководить». И призваны к этому они, просвещенные государственные деятели и к тому же «деловые люди», в чьих руках финансы, промышленность, торговля.
29 июля либеральные депутаты, собравшиеся во дворце Лаффита, срочно сколачивают временное правительство Франции, распределяя роли в нем.
Генералу Лафайету поручено возглавлять военные силы. Он отправляется в Ратушу, где пока еще властвуют республиканцы.
Комиссия из шести членов во главе с банкирами Лаффитом и Перье берет в свое ведение административные и хозяйственные дела.
На этом собрании присутствует и Беранже. Государственные мужи пригласили его. О, они теперь чрезвычайно внимательны к песеннику, те из них, которые — давно ли? — опасливо косились, когда он призывал их открыто встать на сторону революции, теперь расточают ему ослепительные улыбки.
Приятели его из салона Лаффита буквально не спускают с Беранже глаз. Сейчас с ним нельзя ссориться, необходимо добиться того, чтоб этот человек, авторитет которого столь велик в массах, был бы в полном согласии с либеральным штабом в момент, когда определяются судьбы Франции.
Вопрос об избрании формы правления еще не решен, отложен на завтра. Но в «штабе либералов» он уже предрешен. Тьер переглядывается с Лаффитом. Они понимают друг друга.
В ночь с 29 на 30 июля Лаффит пошлет депешу герцогу Орлеанскому с предупреждением быть наготове. А Тьер вложит все красноречие бывалого журналиста в текст воззвания к народу от лица временного правительства. Надо ведь срочно обработать народное мнение, чтоб выиграть «игру»!
И мнение народного песенника необходимо подготовить накануне решающего дня. Либеральные его друзья превосходно знают, на каких струнках Беранже можно сыграть, на какие педали нажать, где нащупать уязвимые места этого истого француза, где обнаружить общие точки в его взглядах с либералами.
— Если не достигнуть теперь же согласия, то не окрепшая еще революция рухнет, захлебнувшись в кровавых смутах, — с тревожно-скорбной миной твердит песеннику старый мудрый Дюпон де Л’Ер.
Беранже настораживается. Он всегда относился к Дюпону с доверием, выделяя его среди других либералов.
Дюпон нагибается к уху Беранже, понижая голос до трагического шепота:
— Да, да! Уже сейчас в Нормандии назревает восстание, я знаю это из верных источников. Боже, что станется с бедной нашей Францией?
От шепота Дюпон стремительным крещендо поднимает голос до ораторского полнозвучия.
— При нынешней розни партий может повториться то, что случилось с первой республикой. Раздоры. Гибельные крайности. Террор…
Беранже невольно вздрагивает. Выстрелы за окном усиливают эффект речи.
— Разодранная на враждующие лагери, охваченная гражданской войной, родина наша может сделаться вновь добычей чужеземных вожделений!
Теперь Дюпон уже не шепчет и не восклицает, он говорит вполголоса, грустно, неторопливо, как будто беседует сам с собой. Да, он вполне искренен в своих опасениях и тревогах за Францию. Беранже чувствует это, и слова Дюпона находят отзвук в нем.
Вездесущий глава «штаба» Лаффит видит, что лицо Беранже омрачилось, и спешит «на помощь».
— Дорогой наш поэт. Будем думать и решать вместе. Не правда ли? Мы ведь с вами, и Дюпон, и молодые друзья, — все мы защитники принципа демократии. И наша общая задача, чтоб высокий этот принцип не был смыт бурливыми стихиями, которые столь часто нарушают расчеты дальновидных политиков… Народ должен исподволь освоиться с демократическим принципом правления. Как добиться этого? Не кажется ли вам, что над сенью конституционной монархии демократические учреждения скорее всего смогут расцвести и созреть? Это было бы лучшим переходом к республике, которая является общей целью наших стремлений. Не так ли?
Не дожидаясь ответа Беранже, в беседу вторгается Тьер. Он тут как тут. Да, он вполне солидарен с Дюпоном и Лаффитом:
— Учреждение республики возбудило бы сейчас среди французов гибельные раздоры и поссорило бы Францию с Европой.
