Я неотрывно слежу за «юнкерсом», так как готовность самолета сейчас самое важное для нас. Судьба охранника уже не волновала меня: мы спрячемся за высокими валами, и грохот моторов заглушит все...
* * *
Заревел еще один мотор. У четвертого медленно прокручивается винт, вот-вот заработает во всю силу. Мы подходим к капониру. Еще несколько шагов, и мой условный сигнал превратит покорных рабов в отважных бойцов. Я прикован взглядом к самолету. Только бы там было все в порядке... Но что это? Я не вижу одного элерона. Отцепили его...
— Машина непригодна, не полетит! — я говорю это громко, чтобы все услышали и поняли, что не следует начинать.
И все, словно натолкнувшись на незримую преграду, остановились.
А куда же, для чего идти дальше? Вахман понял, что произошло — команда самовольно приблизилась к самолету с работающими моторами, — гаркнул: «Хальт!» Мы стояли на одном месте, запыхавшиеся, уставшие и растерянные. Что же будет? Куда мы забрели и для чего? Я чувствовал себя беспомощным, уничтоженным. Что было бы, если мы убили бы вахмана? Как я не заметил раньше этого «общипанного» крыла? Почему не догадался, что раз здесь нет летчиков, с машиной не все в порядке?
Снова раскаяние, самобичевание, гнетущая виновность, снова укоризненные взгляды товарищей, глухое, разочарование, угнетенность. Это уже было, такое знакомо нам, но поправима ли ошибка? Не погубит ли она и нашу идею, и нас?..
Мы еще стояли, словно вросли в землю, смотрели на самолет, который жестоко подвел нас, как вдруг сзади заорал вахман:
— Почему шли сюда? Зачем так близко подошли к самолету? Какую работу должны были выполнять? Свиньи! Идиоты! Дубины!..
У самолета техники услышали голос охранника и тоже панически заметались. Немецкие авиатехники, вероятно, и впрямь еще никогда не видели, чтобы заключенные целой группой так близко подходили к машине. Схватив лопаты, техники выскочили нам навстречу, чтобы защищать себя и машину.
— Цурюк!
Ну, конечно, нам путь только назад, только поворот на сто восемьдесят градусов. Охранник озверел. Он сердится на самого себя за свою оплошность. А то, что у нас была попытка подойти к боевому самолету и сделать что-то недопустимое, на этот счет у него, видимо, не было сомнения. Он наскочил на крайних и, ругаясь, выкрикивая оскорбления, начал бить людей по спинам, по головам прикладом винтовки.
— Шнель! Шнель!
Мы уже шли, но он требовал бежать. И мы налегли на ноги, так как нас настигали техники со своим оружием. Кому-нибудь да рассекут голову.
Вахман приказал остановиться. Он подозвал Соколова и скомандовал вести бригаду бегом к ангарам. Мы услышали это распоряжение, и всем стало ясно: пригонят туда, где много немцев, охранников, и кто-то из нас поплатится своей жизнью.
Как спасти дело? Как исправить ошибку?
Соколов, тяжело дыша, бежит рядом со мной — он не в строю, но, вижу, старается держаться рядом. Он, как и все, в отчаянии. Не знает, как смягчить гнев эсэсовца. Может, он ждет совета от меня? Может, пристраивался что-то сказать мне в упрек? Я искоса поглядываю на него, смотрю себе под ноги. Неужели это все, на что мы способны? Что, что делать?!
Володька бежит со мной плечо в плечо. «Ну, что же дальше? Что?» — это я слышу в его надрывном дыхании. Слышу в ритмичном шарканье по земле тяжелых деревяшек. Сколько еще бежать? Разрывается грудь...
— К ангарам не веди, — бросаю Соколову. — Пожалуется — расстреляют... тебя первого.
Соколов как-то больно посмотрел на меня и еще несколько минут бежал молча. И вдруг — упал на мокрый снег, прямо в грязь. Это вызвало какой-то сдавленный стон. Всем было жаль товарища, но никто ничем не мог помочь ему: приказано бежать. Будучи крайним в строю, я успел оглянуться и увидел, как на Соколова едва не наступил охранник.
Соколов поднялся на руках и, лежа, громко взмолился, обращаясь к вахману:
— Герр ефрейтор, нам же приказали привести в порядок покинутый капонир. За что же вы нас?
Вахман заколебался.
— Хальт! — крикнул он, и все сразу остановились. Мы старались отдышаться, оглядывались и прислушивались к тому, что говорил Соколов:
— Герр ефрейтор, нам же нужно ремонтировать капонир. Я же договорился, герр ефрейтор, что сюда привезут обед и вам, и нам.
Охранник не имел основания не верить заместителю бригадира, обращавшемуся к нему по-немецки так искренне. Он, видимо, почувствовал себя в некоторой степени виноватым за то, что ему почудилось, и за то, что прогнал нас почти с километр форсированным маршем. Теперь он все взвесит и примет свое решение. Он еще немного подумает. Не обманывают ли его? Конечно же, нет, ведь это помощник капо так умоляюще смотрит ему в глаза, лежа на земле, погрузив руки в грязь. Да и откуда такая подозрительность, когда команда просто шла к намеченному объекту? Пусть возвращаются, пусть работают. Там в затишье можно будет разжечь костер, подогреть суп, пообедать. Почему техники подняли такой галдеж? Зачем узникам их «юнкерс»?.!
И вот мы возвращаемся к пустому капониру. Острые, тревожные и решительные взгляды, взгляды-сигналы передавались от одного к другому. Сердца снова неудержимо бились предчувствием свободы.
* * *
Вахман уступил нам, привел туда, куда мы просились, поверил, но в душе его, надо полагать, еще бродила настороженность, предчувствие недоброго. Мы так набросились на работу, бессмысленную и никому не нужную, что над капониром поднялся снежный вихрь. Размели сугроб, добрались до опор и стали их выравнивать и утрамбовывать, стуча и мотаясь вокруг столба, словно на пожаре.
Нам необходимо было убедить вахмана, что мы трудимся на совесть. Но, вероятно, наши старания не производили на него должного впечатления: он остановился метрах в тридцати и настороженно наблюдал. Никто уже не посматривал в его сторону, мы прикидывались занятыми делом, равнодушными к целому свету, не то, что к охраннику, хотя я, например, все время следил за поведением вахмана, за каждым его движением. С ним прежде всего была связана теперь наша судьба...
Промерз, наконец, вахман, заложил руки в рукава, придерживая на животе винтовку, заходил, затанцевал. Достает из кармана портсигар, чиркнув зажигалкой, закуривает. Но винтовку на плечо не вешает, держит ее перед собой наготове.
А время идет неумолимо. Скоро обеденный перерыв. Кто-то из хлопцев, взобравшись на вал, сообщил:
— На «хейнкеле» зачехляют моторы!
Значит, вот-вот техники покинут стоянки. Если сейчас мы не добьемся своего... Земля, казалось, жгла ноги, небосвод наполнялся все нарастающим тревожным звоном.
— Соберите дровишек... Напомните ему о костре, — посоветовал я.
