– Конечно, мы все можем при этом погибнуть. Но, по-моему, лучше погибнуть с честью. Отступление теперь тоже равносильно гибели: без снарядов и патронов это будет медленная агония.
Генерал Марков вернулся в расположение своей бригады внешне в бодром состоянии и отдал приказ о подготовке к атаке, распорядившись, чтобы все имели на головных уборах белые нашивки. Однако на расспросы об итогах совещания полковнику Тимановскому и нескольким наиболее близким офицерам он сказал:
– Наденьте чистое бельё, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Екатеринодара не возьмём, а если и возьмём, то погибнем.
Глава пятая
Гибель генерала Корнилова [53]
Весь день и до ночи 30 марта (12 апреля) артиллерия красных свободно громила добровольческие позиции, берег Кубани и ферму. По дороге из городского предместья группами и поодиночке шли в тыл раненые. Большинство из них не понимало, насколько тяжёлым было общее положение армии, ведь осведомлённость их, как правило, не выходила за пределы роты или батальона. Лишь с левого фланга, где было особенно жарко из-за бронепоездов, тянулись подавленные и пессимистически настроенные добровольцы.
Сидя на берегу реки с тяжкими думами, генерал Деникин временами заговаривал с проходившими мимо ранеными. Они охотно вступали в разговор, подчас высказывая фантастическое понятие о ситуации на фронте. Унылые встречались редко – многие раненые, уже исстрадавшись, продолжали слепо верить в своего вождя. В их числе подошёл и хорошо знакомый генералу штабс-капитан Бетлинг, который рядовым добровольцем, в числе первых записался в армию. Одна его рука беспомощно болталась, перебита кость. На вопрос о положении на фронте он ответил:
– От красногвардейцев, когда идёшь в атаку, просто в глазах рябит. Но это ничего. Если бы немного патронов, а главное, хоть немножко больше артиллерийского огня. Ведь казармы брали после какого-нибудь десятка гранат…
Но негде было взять снарядов и патронов. Стоявшие впереди фермы и немного левее орудия подполковника Миончинского почти всё время молчали и были окутаны дымом от рвавшихся вокруг них гранат.
Ещё днём, с крыши фермы и стоявшего поблизости сарая, генерал Корнилов наблюдал в бинокль интенсивное движение за линией обороны противника, особенно слева, у Черноморского вокзала. Выглядело это так, будто красные готовились оставить город. Чтобы проверить своё предположение, после военного совета, примерно в 17 часов, главнокомандующий с адъютантом корнетом ханом Хаджиевым отправился на наблюдательный пункт 1-й батареи, стоявшей в полуверсте слева от фермы.
Было ещё светло. «Выйдя из фермы, Верховный и я пошли по направлению Черноморского вокзала, – писал хан Р. Б. Хаджиев. – Не успели мы показаться в поле, как товарищи, заметив нас, открыли пулемётную и винтовочную стрельбу. Верховный, не обращая внимания, как всегда, всё шёл вперёд. Я, идя сзади его, читал молитву» [299]. Слева по ходу движения стояла на позиции батарея подполковника Миончинского. Когда главнокомандующий поравнялся с ней, один из офицеров батареи подбежал к его адъютанту со словами:
– Господин корнет, попросите Верховного от имени офицеров батареи вернуться, так как впереди обстрел ещё сильнее!
Но главнокомандующий продолжал идти вперёд. Вокруг жужжали пули. Нагнувшись, он уронил папаху и перепрыгнул через лужу. Она тут же вскипела, прошитая пулемётной очередью. Адъютант бросился на землю и обнял её, пережидая стрельбу.
– Ну что, Хан, жарковато? Не бойтесь, пули нас не тронут! – бросил генерал Корнилов, следуя к бугру, к наблюдательному пункту 1-й батареи.
Ему навстречу спустился подполковник Миончинский.
– Ваше высокопревосходительство, обстрел сильный, вы изволите рисковать! – взволнованно произнёс он.
– Ложитесь все, господа! – приказал главнокомандующий.
Сам же он стоял во весь рост, глядя в бинокль. В это время пуля срезала поручика, стоявшего за спиной адъютанта, и его бездыханное тело покатилось к подножию холма. Подполковник Миончинский перекрестился. Мастер своего дела, не раз метким огнём сметавший с пути армии батареи красных и обращавший в бегство бронепоезда, теперь в ответ на вражеский огонь он ничего не мог предпринять. Его орудия молчали, оставив НЗ – 4 шрапнели и 3 гранаты.
– Нет, это не отступление, а просто демонстрация, – произнёс генерал Корнилов, не отрываясь от бинокля. – Они хотят сесть на наш левый фланг!
Стемнело, когда сумрачный и задумчивый главнокомандующий возвращался в штаб. Корнет Хан Хаджиев нарушил тяжкое молчание вопросом: есть ли хоть капля надежды на взятие этого несчастного города?
– А что – сомнение? Хан! Мы должны его взять!..
На ферме генерал Корнилов сразу же связался по телефону с начальниками участков, сообщив им о демонстрации красных, и приказал быть бдительными, не разводить костры и ничего не варить.
Вкусив безнаказанность и пристрелявшись днём, батареи красных продолжали вести огонь и в темноте. Снаряды всё чаще рвались около фермы и в центре рощи. В штаб на перевязочный пункт ежеминутно прибывали раненые. Их тяжёлые стоны стояли в ушах штабных офицеров, напрягая и без того взвинченные нервы, иногда звуки эти сливались в одно могучее стенание…
Поднявшись на крышу фермы, генерал Корнилов увидел три длинных линии постоянно мигавших огней – так работали батареи противника.
– Да, много их скопилось там. Вот где кончаются их фланги! – проговорил он, вернувшись к себе в комнату и делая пометки на карте.
Всю ночь главнокомандующий почти не смыкал глаз, лишь на короткое время, иногда проваливаясь в тревожное забытьё. Не спалось и другим обитателям фермы.
Уже часов в 6 утра 31 марта (13 апреля), раньше обычного, батареи красных начали обстрел фермы и прилегающей территории. «В штабе всю ночь кипела лихорадочная работа, – вспоминал хан Р. Б. Хаджиев. – Вести с фронта приходили одна хуже другой. Лучшие начальники выбывают из строя. Верховный неразговорчив, мрачен и мечется, как раненый лев в клетке. Он то подходит к телефону, то выходит во двор и прислушивается к стрельбе, то, качая головой, снова возвращается в свою комнату и, опершись левым коленом на стул, схватившись руками за голову, застывает на некоторое время над картой» [300]. Неоднократно он звонил генералу Маркову, который подтверждал усиление обстрела на любое движение на позициях его бригады.
Ночью к штабу привезли тело погибшего командира Корниловского полка, и в 6 часов главнокомандующий вышел, чтобы попрощаться с ним. Вместе с корнетом ханом Хаджиевым он направился в рощу, где под молодой елью, на траве лежал полковник Неженцев, покрытый с головы до колен знаменем. Рядом стоял часовой корниловец. Генерал Корнилов крупным шагом подошёл к нему, откинул край знамени, прикрывавший лицо, и произнёс.
– Царствие небесное тебе, без страха и упрёка честный патриот, Митрофан Осипович! – глаза его при этом заблестели, а прилив крови сделал бледное лицо бронзовым.
Он круто развернулся и с опущенной головой, заложив руки за спину, крупным шагом направился к ферме. В это время шрапнели рвались над рощей, линией разрывов подбираясь к штабу. Одна из них рванула у самого входа, переранив трёх казаков, чистивших там пулемёт. Корчась в предсмертных конвульсиях,
