штаб. Чтобы подчеркнуть его главенствующую роль, генерал Деникин придал сообщению форму рапорта, предварив его фразой – «Доношу, что…». Документ гласил: «Доношу, что в 7 часов 20 минут в помещении штаба был смертельно ранен Генерал Корнилов, скончавшийся через 10 минут. Я вступил во временное командование войсками Добровольческой Армии. 31 марта. 7 часов 40 мин. № 75. Генерал Деникин» [308]. В штаб также был приглашён и кубанский атаман.
Отвезти в Елизаветинскую тело отошедшего в вечность вождя армии генерал Деникин поручил адъютантам покойного корнету хану Хаджиеву и подпоручику Долинскому. Уложив на дроги тело генерала Корнилова, и прикрыв его буркой, пробитой снарядом [55], они пошли в Елизаветинскую. «За дрогами Дронов (конюх Верховного) вёл мрачного булана, который, как бы почуяв потерю великого седока, опустив голову вниз, шагал печально и медленно, – вспоминал хан Р. Б. Хаждиев. – Каждый из встреченных офицеров и солдат, увидя булана, не спрашивая у нас ни слова, подходил к дрогам и рыдал» [309].
Сначала штаб хотел до вечера скрыть трагическую новость, но она мгновенно облетела все боевые части. В считаные часы о гибели генерала Корнилова узнали все и на фронте и в тылу. Не удалось утаить её и от красных.
Потрясённая случившимся, армия тяжело переживала невосполнимую утрату. С погибшим вождём многие добровольцы связывали смысл борьбы, веру в победу и надежду на спасение в случае несчастья. Боевой дух войск рухнул. Стремительно распространялись тревожные слухи о свежих огромных силах красных, берущих армию в кольцо, и о неминуемой её гибели. «Корабль, как будто, шёл к дну, и в моральных низах армии уже зловещим шепотом говорили о том, как его покинуть» [310].
Тем временем на фронте произошли перемены. На участке кавалерийской бригады красные перешли в наступление, пытаясь охватить левый фланг армии, с целью отрезать войска фронта от Елизаветинской и сбросить их в Кубань. Генерал Эрдели, контратакуя, попытался удержаться на своей позиции, но к середине дня вынужден был оставить предместье Сады. Чтобы спасти положение, штаб выдвинул к левому флангу свой последний резерв – три сотни партизан генерала Казановича.
Артобстрел фермы не ослабевал и, находясь под впечатлением от случившегося, генерал Деникин перенёс Ставку в поле, за рощу, к перекрестью двух дорог.
Во второй половине дня на ферму приехал генерал Алексеев и подошёл к новому главнокомандующему со словами:
– Ну, Антон Иванович, принимайте тяжелое наследство. Помоги вам Бог!
Они обменялись крепкими рукопожатиями.
Обсуждая проект приказа, начальник штаба и генерал Алексеев задумались, от чьего имени отдавать приказ.
– Подпишите «генерал от инфантерии»… – предложил генерал Романовский, – и больше ничего. Армия знает, кто такой генерал Алексеев.
Прилив чувств не позволил двум штабным офицерам записать приказ, и они вернули чистые листы. Тогда за дело взялся генерал Трухачёв, и вскоре документ был готов. Он гласил:
«1. Неприятельским снарядом, попавшим в штаб армий, в 7 ч. 30 м. 31 сего марта убит генерал Корнилов.
Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести ее позора.
Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он на служение Родине.
Бегство из неприятельского плена, августовское выступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею – известны всем нам.
Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабнет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем свою лепту на алтарь Отечества.
Вечная память Лавру Георгиевичу Корнилову – нашему незабвенному Вождю и лучшему гражданину Родины. Мир праху его!
2. В командование армией вступить генералу Деникину» [311].
Затем состоялся военный совет. У дороги, на откосе небольшой заросшей канавы, на бурках сели в круг генералы Алексеев, Деникин и Романовский, а также полковник Филимонов и Л. Л. Быч. Новый главнокомандующий коротко обрисовал общее положение армии. Оно значительно ухудшилось со времени предыдущего совещания – красные потеснили кавалерию, заняв Сады, и отбили у марковцев несколько зданий в артиллерийских казармах. Боеприпасы на исходе. Подсчёт потерь показал, что они значительно больше, нежели представлялось ранее. Однако наибольший урон измотанной физически и нравственно армии нанесла смерть генерала Корнилова.
Окончив преамбулу, генерал Деникин объявил о своём решении, в целях спасения армии, снять осаду Екатеринодара и, двигаясь крупными переходами, вывести её из-под удара. Его мнение не вызвало возражений. Оставалось выбрать наилучший маршрут движения, с учётом сведений кубанского атамана о переправах через реки и о настроениях станичников. Выбор оказался невелик. Армия оказалась в мешке, готовом вот-вот захлопнуться. На востоке – Екатеринодар, на юге – Кубань и единственная переправа. Отход на запад привёл бы в болотистую местность Таманского отдела с морем в тылу. Оставалось пробиваться на север через станицу Копанскую, в направлении к Медвёдовской, а затем идти на Дядьковскую. Однако чтобы ввести в заблуждение преследователей, у которых повсюду имелись свои глаза и уши, решено было официально сообщить о движении на станицу Старовеличковскую.
В разгар совещания на левом берегу Кубани появился горец из близлежащего аула Старо-Бжегокай. Он сообщил, что в поисках удобной позиции для батареи в аул приезжали красные. Стало ясно, что артиллерия противника очень скоро обрушится и на правый фланг фронта армии.
Сразу после военного совета генерал Деникин отдал приказ в ночь на 1 (14) апреля войскам Добровольческой армии скрытно оставить позицию и следовать на север, в направлении станицы Старовеличковской. Из-за упадка боевого духа в частях следовало, по возможности, избегать боя, ожидая, когда настроение людей придёт в норму.
События последних двух дней боёв поставили армию на грань катастрофы, особенно гибель любимого вождя, и в штабе беспокоились, как добровольцы воспримут новое назначение генерала Деникина.
В боевых частях армии его почти не знали. За несколько дней до оставления Ростова он кратковременно руководил войсками Таганрогского и Батайского направлений, но на фронте бывал лишь наездами. «В походе он с самого начала, оставшись недоволен, что Корнилов невнимательно отнёсся к его совету или мнению как помощника командующего армией, решил оставаться в тени, не высказывая своих мнений, если их не спрашивают, – отмечал С. М. Трухачёв. – Ездил он всё время в обозе, одет был в штатский костюм, а скоро заболел очень сильным бронхитом, так что на походе его тоже мало кто видел» [312].
К концу дня кавалерия вернулась из рейда в глубокий обход Екатеринодара и заняла Сады, где и заночевала. Одни устроились в летних домиках екатеринодарских садоводов, другие расположились под навесами и плетнями. Спали чутко, вполглаза.
Тогда же со штабс-ротмистром Сукачёвым произошёл трогательный случай [56], ярко иллюстрирующий отношение кавалериста к своему ближайшему боевому товарищу – коню, который не раз спасал его в трудную минуту от плена и гибели. Вражеская пуля на излёте ударила коню
