Не знаю, что со мной случилось, но я в буквальном смысле слова остолбенел. Стоял и смотрел на присутствующих, ничего не подозревающих и ни о чем не ведающих, и вдруг подумал: «А ведь среди вас появился предатель». Эта мысль пронзила меня с ужасающей силой, я словно увял и уменьшился в росте, и оставался тихим и отсутствующим во все время заседания. Но никто не обратил на это внимания, поскольку я был там весьма незначительной персоной.
Слово «предатель» вскоре засело в моем сознании и постепенно превратилось в кошмар, с которым я не мог бороться. Оно жило, ворочалось в мозгу, как червь, я начал смотреть на самого себя с отвращением. В конце концов, один сослуживец по командной экспедиции посмотрел как-то на меня удивленно и спросил: «Черт побери, что это ты такой мрачный? Может, протокольные мероприятия отнимают много сил?» Он засмеялся. Но мне стало не до смеха: это был сигнал взять себя в руки!
Человек обладает удивительным умением приспосабливаться. Можно сказать, что и я приспособился к неизбежной ситуации. Неизбежной, поскольку зашел слишком далеко и не видел никакого пути назад. Неизбежной, потому что мое упрямство не позволяло поставить крест и выйти из игры.
Огромным напряжением сил я вернул себе равновесие. Инстинкт самосохранения победил. Неприятное чувство исчезло. Но прежнего состояния легкости уже не ощущалось. Я чувствовал себя одиноким и изолированным от общества. Не было больше единения, солидарности с коллегами, друзьями и знакомыми, хотя все они вели себя по-прежнему. Мысль, что мое будущее возможно лишь за пределами Швеции, росла и росла, все больше превращаясь в своеобразную идею фикс. И когда однажды я снова покинул Швецию, то думал, что уже не вернусь назад…
Почему же СЭПО не находило улик? Как можно было работать годами в Стокгольме, где оно буквально охотилось за Веннерстремом – и не дать, не оставить после себя хоть каких-то улик? Многие впоследствии недоумевали и удивлялись. Но ответ напрашивается простой: все протекало слишком ординарно! Не было ничего, что напоминало бы драматические особенности других столиц: Москвы, Вашингтона, Берлина. Иными словами, в работе офицера экспедиции нелегальная деятельность полностью переплеталась с легальной. И ни разу не было никаких отклонений.
Примечательно, что в то же самое время активно действовал русский полковник Олег Пеньковский – агент ЦРУ, разоблаченный в конце 1962 года. С точки зрения Веннерстрема было ужасно, что существовал такой человек. Он служил в Центре, в Москве – в самом сердце советской разведки. И Стиг не мог с этим смириться, даже когда разоблачение стало фактом.
Позже он признавался, что был в шоке, представив, как в то время он вдруг узнал бы, что ЦРУ удалось проникнуть в святая святых Центра, что там есть человек, который в любой момент может раскрыть существование агента Веннерстрема американцам! Стиг никогда не был особенно пугливым, но отдавал дань реальности: каково было бы узнать об этом обстоятельстве, спокойно сидя в стокгольмской командной экспедиции? Любой был бы смертельно напуган и немедленно прекратил свою нелегальную работу. Однако, по счастью, тогда он ни на мгновение не представлял, что такая незримая и страшная опасность может подстерегать со столь неожиданной стороны.
Впоследствии утверждалось, что Пеньковский якобы действительно дал американцам информацию о Веннерстреме, правда, после того, как тот уже покинул Вашингтон. И что ЦРУ, в свою очередь, проинформировало об этом СЭПО. Сам по себе хороший посыл для молниеносного выпада контрразведки уже на той стадии. Но выпада не произошло, более того, Стиг так и не смог найти никакого подтверждения, что информация Пеньковского существовала.
Признанием этого факта Веннерстрем лишний раз подтвердил выводы русской стороны, что американцам его раскрыл другой предатель – Поляков. Косвенным доказательством стало и то, что с I960 года Поляков как раз находился во второй командировке в США и уже получил доступ к информации о шведском агенте. Впрочем, окончательная правда еще дожидается часа быть обнародованной.
Как бы ни утверждали противоположное, тайная полиция ведет свое наблюдение во всех странах. В Стокгольме она также наблюдала и за советскими военными дипломатами, и за Веннерстремом. Но этим способом она мало чего могла достичь. Наблюдение фиксировало все перемещения в деталях, но не усматривало в них ничего ненормального: выявлялась просто-напросто легальная работа и жизнь офицера экспедиции.
Бесконечное циркулирование между офисом, приемами и домом – никаких секретных встреч, ну хотя бы одной-единственной за все годы! Никаких тайников! Стиг встречался с людьми при исключительно открытых обстоятельствах, каждый раз в присутствии многих свидетелей. Естественно, нельзя было избежать случайных встреч в центре Стокгольма, на отдыхе или в магазинах. Они могли, конечно, использоваться, как нелегальные, и быть подозрительными в глазах СЭПО, но ничего подобного в действительности не было. Лишь однажды агент столкнулся с русским атташе и его дочерью, когда папа отводил ее в школу. Даже если кто-то из них и был в тот день под наблюдением, никакого определенного подозрения на основе увиденного у контрразведки возникнуть не могло.
Однако СЭПО старалось действовать и более изощренно. Веннерстрем чисто случайно «вычислил», что один из их сотрудников работал официантом на дипломатических приемах. Только ли ради Стига или, возможно, в превентивных целях – оставалось только гадать. Что он мог выяснить? Быстро и незаметно передвигаясь по залам, он, конечно, имел возможность наблюдать. Не исключено, что ждал того момента, когда наш агент уединится с кем-нибудь из восточных дипломатов в укромном уголке – и таким образом раскроется.
Но ничего подобного никогда не происходило. Скорее наоборот: Веннерстрем сознательно избегал лишних контактов с русскими. Столкнувшись в толпе, они могли пожать друг другу руки, обменяться парой фраз о погоде или политике, но в их поведении никогда не было ничего странного или подозрительного.
Правда, рукопожатие много раз использовалось не по назначению, а для передачи микропленки. Но техникой этой заинтересованные стороны со временем овладели в совершенстве и строго следили, чтобы никаких «официантов» поблизости не было. Сигналом, что все чисто, служила иногда заразительная мальчишеская улыбка, а порой мимолетное подмигивание пускалось в ход – все в зависимости от обстоятельств.
Домашний телефон тоже прослушивался. Но неужели СЭПО ожидало какой-то дилетантской неосторожности? Например, обсуждения нелегальных вопросов по телефону? Возможно, они рассчитывали определить круг знакомых, чтобы потом обнаружить что-нибудь необычное? Пожалуй, и тут Стиг разочаровал их. Крайне редко ему случалось отвечать на звонки «восточных» дипломатов, а вот с «западными» это происходило сплошь и рядом. Ни для кого не было секретом, что связи с сотрудниками американского посольства и с американцами, которых он знал еще по Вашингтону, были особенно оживленными. Возможно, СЭПО и регистрировало их с привычным подозрением, но на этом нельзя было нажить капитала.
