А тут – “взвешивать слова!”»
«…Один раз жена Л. С. Выготского сказала мне: “Вам нельзя на минутку подкинуть Асю?” – и я уже вижу, как она крадется у забора, как она что-то осторожно подкидывает… это ребенок. Ну, разве можно так говорить?..»
«…И еще – “колоть дрова”: колоть – ведь это иголкой! А тут дрова… И “ветер гнал тучи”… гнал – это пастух с кнутом, и стадо, и пыль на дороге… И “рубка капитана”… И вот еще: мать говорит ребенку: “Так тебе и следует”… а “следует” – это за кем-то следует… Я же все это вижу…»
Значит, далеко не всегда образное мышление помогает понять смысл языка.
Особые трудности он испытывает в поэзии… Вряд ли что-нибудь было труднее для Ш., чем читать стихи и видеть за ними смысл…
Многие считают, что поэзия требует своего наглядного мышления. Вряд ли с этим можно согласиться, если вдуматься в это глубже. Поэзия рождает не представления, а смыслы; за образами в ней кроется внутреннее значение, подтекст; нужно абстрагироваться от наглядного образа, чтобы понять ее переносное значение, иначе она не была бы поэзией… И что было бы, если бы мы вжились в образ Суламифи, наглядно представляя те метафоры, с помощью которых описывает ее «Песнь Песней»? Читая стихи, Ш. сталкивался с непреодолимыми препятствиями: каждое выражение рождало образ, один образ сталкивался с другим – как можно было пробиться через этот хаос образов? Ограничимся лишь несколькими примерами.
Старик стоял в купели виноградной,
Ногами бил, держась за столб рукой,
Но в нем работник яростный и жадный
Благоговел пред ягодной рекой…
Гремел закат обычный, исполинский,
Качались травы, ветер мёл шалаш.
Старик шагнул за край колоды низкой,
Вошел босой в шалашный ералаш…
(Н. Тихонов. Из грузинских стихов.)
Как воспринимает Ш. эти строфы?
«Я ясно видел старика, немножко выше среднего роста, похож на Л. Толстого, обмотки на ногах. Он где-то вроде сада… купель – это куст винограда. Вначале появился отполированный стол коричневого цвета… Я вижу старика: он как будто ругает слугу за что-то… Дальше вдруг появилась река из вина, она темная: “вино” – такое темное слово. Река, которая появилась, – это в Режице, это место называлось “Басшевес Барг”… Раньше – разрушенный замок на этой горе, за ним появилось какое-то зарево, по-видимому, это восходящее солнце… Правее, где стоял лесопильный завод, появилась высокая трава, она начала нагибаться… Я даже не знаю, что это обозначает. Травинки – все отдельно, крупная трава, осока… Я остался на берегу, а это все вдали… Предметы увеличиваются… Промчалась, пронеслась, как зефир, прозрачная фигура старика; я вижу сквозь нее траву, и мне кажется, что слева появилась хижина с натянутой крышей… Обстановка комнаты мне знакома – это, наверное, у нас дома… нет, я не понимаю…
Впечатление осталось как от какого-то случайно услышанного разговора – отрывки образов без всякого смысла. Вначале казалось, что этот старик рассердился на слугу, он толкает ногой слугу, что он богатый, он был в чунях, слуга не протестует против оскорблений, он любит вино… Появилась река… а потом я бросил следить… Какой-то кошмар…» (опыт 12/III 1935 г.).
Через три дня стихотворение читается медленно, по отдельным строфам.
(I) «Ага… теперь я видел другое: он сам был работник, в нем алчность, он благоговел перед ягодной рекой. Я услышал “в нем”… ах, вот, значит, это батрак?… Значит, у него какие-то ужасные переживания».
(Экспериментатор объясняет: он давит виноград!)
«Ах, вот! А у меня с детства другое представление: кругом бревна, мне рассказывал ребе – “dreshen die weintrubn”, я тогда глядел в окно – и всё происходило в этом проходе. Когда я должен понять новый образ, мне надо преодолеть старый».
(II) «“Шел на ералаш”… путаница… Как же так? Из шалаша шел пар… Что же будет? “Гремел” – пропустил:… потому что капли дождя бьют о траву…
Он вошел в шалаш – а внутри комната… Это комната, которую я видел при чтении Зощенко – как кто-то во время страды сделал предложение женщине… “Она сидит и чешет ногу” – и вот шалаш – и эта комната…
“Гремел закат” – это не может быть… Закат солнца… закат – это что-то идиллическое…
“Качались травы” – это неверно. Маленькие травы не качаются, качается дерево… Я вот и видел осоку. Но если закат идиллический, откуда же “качаются травы”?
“Ветер мёл шалаш”, но как может ветер быть при таком закате? Мёл, мёл… – это передвигал шалаш? Шалаш был передвинут? Ах, внутри мёл… нет, этого быть не может, я ведь еще нахожусь снаружи… Только когда “вошел босой”, тогда открывается дверь внутрь шалаша…
…Я большой консерватор в словах… Я раньше думал, что “профилактические меры” могут быть только в медицине, а “интервал” только в музыке… Я думал, как это люди так ловко применяют слова в других областях? Это трюк, софистика…
Нет, мне надо быстрее прочесть, чтобы понять, чтобы не рождались образы, а то я каждое слово вижу…» (опыт 15/III 1938 г.).
И еще из другого стихотворения:
Усмехнулся черемухе, всхлипнул, смочил
Лак экипажей, деревьев трепет…
Б. Пастернак
«“Усмехнулся черемухе” – я увидел молодого человека… потом я узнал, что это на Мотинской улице, в Режице… Он ей улыбнулся… но тут же “всхлипнул”… значит, уже появились слезы, орошают ее… значит, здесь уже горе… Я вспомнил, как одна женщина пришла в крематорий и часами сидела и смотрела на портрет… Но вот “лак экипажей” – это уже приезжает барыня – она приезжала в карете с мельницы Южатова, и я смотрю: что она делает? Она выглянула. В чем тут дело? Почему “он” печален?… И “деревьев трепет”… “Трепет деревьев” – мне легко, я вижу трепет – и потом деревья, а если обратно – “деревьев трепет” – я вижу дерево, и его еще надо раскачать, и у меня большая работа» (тот же опыт).
Нужно ли удивляться тому, что восприятие, при котором каждое слово рождает образ, может так и не дойти до подлинного понимания поэтического смысла?!
Ш. любил делить поэтов на «сложных» и «простых». К «простым» он относил и Пушкина, но даже стихи Пушкина рождали у него заметные трудности.
Вот анализ того, как Ш. воспринял одно из его стихотворений; он прислал мне эту выписку с письмами, и я текстуально воспроизвожу его анализ.
К Огаревой, которой митрополит прислал плодов из своего сада
