– А вы знаете, – серьезно сказал Кейтель, – что ваши «ближайшие коллеги», будучи в компании в Зинновитце, утверждали, что никогда не собирались превращать ракеты в оружие войны? Что они работали над ними, преодолевая внутреннее сопротивление, лишь чтобы получать средства для своих экспериментов и подтверждения собственных теорий? Что предметом их внимания были исключительно полеты в космос?
Вот, значит, в чем было дело!
– Тем не менее я все же ручаюсь за них. В ходе демонстрационных запусков в Пенемюнде я сам нередко говорил, что наша работа на «А-4» – всего лишь первый осторожный шаг в новую техническую эру ракетостроения. Я часто настойчиво подчеркивал, что пришло время поворотного момента в человеческой истории! Мы прокладываем путь в космос. И доказали, что это возможно. И если вы считаете, что, повторяя эти слова, мои люди занимались саботажем, то надо арестовать и меня.
– Саботаж, – объяснил Кейтель, – заключается в том факте, что эти люди в глубине души размышляли только о космических полетах, соответственно не отдавая всю свою энергию и способности производству «А-4» как военному оружию.
Я мог только покачать головой:
– Кто вас проинформировал об этом? За этим кроется одна лишь злоба и ненависть. Или это рассказ человека, не понимавшего, во что он ввязывается?
Кейтель пожал плечами:
– Не знаю. Мне известно лишь то, что я рассказал вам.
– Эти аресты губительно скажутся на проекте в целом – тем более что ракеты скоро предстоит использовать, а мы еще не выяснили причин последних неполадок – то ли мы чего-то не учли или допустили ошибку.
Кейтель снова пожал плечами:
– Я тут ничего не могу сделать. Этим делом занимается лично Гиммлер.
– Все службы и гражданские учреждения в Пенемюнде подчиняются военным законам. Пенемюнде находится под военной юрисдикцией. Людей следует тут же забрать из рук гестапо и передать под надзор военных.
– Я не могу вмешиваться в середине расследования, но позабочусь, чтобы при нем присутствовал наблюдатель от военной контрразведки. Он будет докладывать лично мне. Вы считаете отсутствие этих людей незаменимой потерей, не так ли?
– Я хотел бы письменно заявить, что если мои сотрудники останутся под арестом, то дальнейшая работа над ракетами станет проблематичной, а использование ракет в полевых условиях будет отложено на неопределенное время.
– Вы в самом деле убеждены, что последствия будут столь серьезны?
– На данном этапе фон Браун и Ридель – самые необходимые люди в программе. Гротруп также незаменим, когда речь идет об электротехнике. И моя обязанность – в интересах программы требовать их немедленного освобождения.
– Да поймите же! Без согласия Гиммлера я не могу освободить их. Кроме того, я должен избегать малейших подозрений, что проявляю в этой истории меньше рвения, чем гестапо и Гиммлер. Вы знаете, в каком я здесь положении. За мной постоянно наблюдают. Все мои действия фиксируются. Все только и ждут, чтобы я сделал ошибку. Если мне придется уйти, офицерский корпус потеряет последнего посредника между ним и фюрером, последнюю возможность оказывать хоть какое-то влияние. И править будет только СС – и Гиммлер.
– Могу ли я встретиться с Гиммлером? Я обязан изложить ему свое мнение и попросить освобождения этих людей.
– Я созвонюсь с ним.
Кейтель позвонил адъютанту Гиммлера и, объяснив причину звонка, осведомился, могу ли я встретиться с рейхсфюрером. Нам пришлось подождать. Затем пришел ответ.
Гиммлер отказался встретиться со мной. Он сказал, что я должен обращаться в службу безопасности СС в Берлине и говорить с генералом СС Кальтенбруннером.
Кейтель попросил хранить его повествование в строгой тайне и отпустил меня. Я вернулся в Шведт, пылая яростью.
На следующее утро к 11 часам я в сопровождении моего начальника штаба подполковника Тома прибыл в головное управление службы безопасности СС на Принц-Альбрехт-штрассе в Берлине. Это дворцовое строение с его гигантскими лестничными пролетами уже было изрядно потрепано бомбардировками. С потолка и стен осыпалась штукатурка, окна были в трещинах, двери сорваны с петель. Более серьезные разрушения уже были устранены. Но отовсюду неуютно тянуло холодом.
В отсутствие Кальтенбруннера нас принял генерал СС Мюллер. Он представлял собой тип незапоминающегося полицейского чиновника, от которого в памяти не осталось никаких воспоминаний. Лишь позже я смог припомнить взгляд его пронзительных серо-голубых глаз, которых он не отводил от меня. Первым впечатлением было, что ему свойственны холодное любопытство и предельная сдержанность.
Сидя спиной к окну, он начал разговор:
– Значит, вы и есть генерал Дорнбергер? Я много слышал – и читал – о вас. Насколько я понимаю, вы явились поговорить о деле Пенемюнде.
– Да. И я требую немедленного освобождения людей, столь неожиданно арестованных вашей службой СД. В поддержку своего требования я должен подчеркнуть…
– Прошу прощения! – прервал он меня. – Эти господа не арестованы, а содержатся в предварительном заключении, чтобы их мог допросить полицейский комиссар Штеттина. Второе – СД не имеет к этому абсолютно никакого отношения. Как генерал на действительной службе, в 1944 году вы конечно же должны знать разницу между СД и гестапо.
– Генерал, я никогда в жизни не соприкасался ни с той, ни с другой службами и поэтому не имею ни малейшего представления о разнице между ними. Насколько мне известно, у гестапо, СД и полиции много общего. Все они занимаются арестами или, как вы изволили выразиться, предварительным заключением.
Он возмущенно сглотнул, но все же попросил продолжать. Я подробно растолковал ему, какой работой занимались и продолжают заниматься арестованные и почему, чтобы весь проект не пошел прахом, их надо немедленно освободить. Наконец я дал свое объяснение сложившейся ситуации. Он молча слушал, не отводя немигающего взгляда.
Генерал Мюллер отказался брать на себя какие– то обязательства до того, как состоится первый допрос, и заявил, что у него вообще нет никаких документов. Он пообещал все доложить Кальтенбруннеру и ускорить ход дела. Я попросил его основательно надавить на Штеттин и получил такое обещание. Затем я обратился с просьбой разрешить мне навестить арестованных. Он дал разрешение.
Внезапно он бросил:
– Вы очень интересная личность, генерал. Вы знаете, какое у нас пухлое досье, полное показаний против вас?
Я удивленно покачал головой. Демонстрируя толщину досье, он поднял руку над столом. Я не мог не спросить его:
– Почему же вы в таком случае не арестовываете меня?
– Потому что пока это бессмысленно. Вас до сих пор считают нашим крупнейшим специалистом по ракетам, и мы не можем просить вас свидетельствовать как эксперта против самого себя.
