Арсений Замостьянов - Фельдмаршал Румянцев

Они ещё повоюют вместе. После Кючук-Кайнарджийского мира Потёмкин разубедит императрицу награждать его Георгием 1-й степени: слишком велико было уважение к этому ордену, а генеральных баталий Потёмкин не выигрывал. Он удовлетворился заслуженным Егорием 2-й степени и надеялся, что главные его победы впереди.

В первые годы после Кючук-Кайнарджийского торжества Румянцеву пришлось бывать в Петербурге чаще, чем он привык, хотя своей епархией и отдушиной в мирное время он по-прежнему считал Малороссию. Он и к украинским делам теперь относился без былого рвения.

К середине 1780-х нельзя было скрыть: фельдмаршал постарел. Грузный, одышливый, уже не стремительный в движениях… Мысль по-прежнему искрилась в его глазах, но исчезло желание действовать, как будто полководец утолил жажду побед.

«Фельдмаршала вижу часто, ездя к нему. Он еще не похож на обыкновенных стариков; но против Румянцева он чувствительно изменился. В рассуждении заслуг и своей славы он бессмертен, а по своему теперешнему положению властно как бы он умер», — писал Завадовский, приезжавший к своему благодетелю в Вишенки. Словечко найдено… «Как бы умер»… «Впрочем, бодрее он духом, нежели в лучшее свое время, даже до того, что говорит часто правду, несмотря на людей случайных», — добавляет граф. Да потому и отбросил Румянцев дипломатию, что уже не стремился к власти и даже разочаровался в политике. Хотя и послеживал, конечно, за будущим театром военных действий. А Завадовский (как и Безбородко, как и Воронцовы) всё не терял надежд на новое возвышение графа Задунайского. «Орлам случается и ниже кур спускаться», — эту басню Крылова можно применить к годам, когда Румянцев, после невиданных триумфов, оказался в империи на вторых ролях.

После Кючук-Кайнарджийского мира Россия наступала на Османскую империю планомерно и неотразимо. Дипломатия Потёмкина работала на полную мощность. Румянцев участвовал в присоединении Крыма — и именно тогда его отношения с будущим князем Таврическим обострились.

На грузинском направлении речь шла о спасении православного народа, с древности связанного с судьбами Руси. Царь Ираклий сделал ставку на союз с Россией — и не прогадал. Для турок Георгиевский трактат, по которому Картлийско-Кахетинское царство перешло под протекторат России, был пощёчиной. Русский посланник в Константинополе Булгаков прямо потребовал от Порты не тревожить границы царя грузинского…

Вторая екатерининская Русско-турецкая война положила конец борьбе за Крым, Дунай и Причерноморье. В летописи славы русского оружия не найти более ярких страниц. Сопоставимые — бывали, конечно, но более ярких и представить нельзя.

Верный соглядатай Румянцева в столицах — Пётр Завадовский — в подробностях пересказывал обстоятельства, о которых малороссийский затворник не знал: «Мы пугали турок, они готовились — и нам нечаянно войну объявили. Император [Иосиф II] за нас противу их, наверно, воевать станет. Происшествие сие здесь никого не потревожило. Соделанные успехи орудием, в ваших руках бывшим, подкрепляют надежду. Участие чужих дворов еще теперь закрыто, разве в течение его узнаем. Всякая война ненадежна, но обороняться есть необходимость, а оная приключилась в голодный год. Наветы с достоинствами всегда неразлучны. Ежели есть злословящие, то напротив вся Россия — проповедник ваших добродетелей и заслуг. Общее желание, чтоб Господь укрепил ваши силы в этом нужном случае для отечественного блага. Не судите по первым видам; на дух и в руки ваши все обратится». Подтекст ясен: Завадовский надеялся, что Румянцев постепенно перехватит власть над армией у Потёмкина — и добавит к кагульским лаврам новые. Насколько искренне хитроумный Пётр Васильевич верил в такую перспективу — одному Богу известно. Но Потёмкина он боялся и не любил, а Румянцева не предал ни разу.

О ненависти Потёмкина к Румянцеву сочинено немало баек. Как всегда, прилежно проявил себя Казимир Валишевский. «Потёмкин устроил так, что он не мог ничего делать: ему не давали ни войск, ни провианта, ни боевых припасов, ни случая сражаться. В 1789 г. ему надоело командовать воображаемой армией против неприятеля, которого нельзя было открыть; он не находил возможности выйти с помощью какой-нибудь смелой импровизации из круга, в который его замкнули, и стал просить отставки. На этот раз просьбу поспешно исполнили», — бодро рапортовал польский историк в своём широкоизвестном сочинении о екатерининском времени — «Вокруг трона».

Конечно, всё это — беллетристические преувеличения. Потёмкин взвалил на себя ношу немыслимую — и разрывался на части, подчас впадая в апатию и гнев. Бывал он эмоционален и отходчив. А взаимоотношения с Потёмкиным складывались противоречиво, запутанно — как и подобает в большой политике. Румянцеву не удалось превратить Потёмкина во второго Завадовского: из Григория Александровича получился не дежурный фаворит, а политический исполин. И в период между двумя войнами он возвысился над Румянцевым. Бывший подчинённый и выдвиженец стал «полудержавным властелином», да ещё повлиятельнее Меншикова. Честолюбивый полководец не в силах был перенести такой поворот безболезненно. Румянцев не подавал виду, общался с Потёмкиным дружески, со сдержанной теплотой. Но двоим медведям в одной берлоге не ужиться — и Румянцев поселился на обочине империи, благо ореол славы над его головой не рассеивался. Чувствовал Пётр Александрович, что императрице его присутствие не слишком приятно, и среди ближайших советников она его не видит. Что ж, «на службу не навязывайся…».

Империя развивалась по потёмкинским планам — размашистым, но реалистичным. Освоение земли, для которой императрица подберёт определение Новороссия, мирное присоединение Крыма, притеснение османов за Дунаем. Стиль Потёмкина мало кому пришёлся по душе, кроме тех, кто всем был ему обязан: князь Таврический не утруждал себя заботой о собственной репутации и потому нередко производил впечатление взбалмошного временщика. Чтобы разглядеть в нём государственного деятеля, а в его смелых проектах — разумную линию, нужно было расстаться со многими предрассудками. А стареющий гордец Румянцев со своими предрассудками сжился. Конфликта не было, но охлаждение во взаимоотношениях чувствовалось.