Песнь III
Роятся звездами корыта.
И. Минаев
Гремит оркестр. Кружатся пары.
Меж пальм и кактусов стоят
С жезлами бравые швейцары.
Лакеев пудреных отряд
Разносит лакомства. Кипят
Из красной меди самовары.
Вот мармелад и пастила,
Вот барбарисные конфеты.
Кругом художники, поэты,
И дам прекрасных нет числа.
На танцы смотрят из угла
Ученые-анахореты,
И отражают зеркала
Их исторические лики.
Они воистину велики.
Вот Жан, что любит винный сок
(Иван Иваныч Казыревский),
Ему под пару Жак, высок
И сух, как тополь королевский,
Женат, но ходит без рогов.
А вот профессор Сапогов,
Он Сухаревой башне сверстник,
Приятель Нэти и наперсник,
Слова переставляет он
И как-то под пасхальный звон
Опоросился соблазненком.
Пред ними кажется ребенком
Ваятель Фарсов: черный ус,
Японский лоб и вкусный голос.
Пух на челе его, не волос.
За ним скуластый, как тунгуз,
Поэтик Николай Линяев –
Друг обезьян и попугаев,
Обдергивает пиджачок,
Держа в кармане кулачок
(Он вечным насморком страдает).
И Митя Близнецов, поэт,
В атлас и бархат разодет,
Меланхолически вздыхает
И смотрит свой бокал на свет.
А на Санпье глядит в лорнет
Китаец-поэтесса Ноки,
Она, давно лишась косы,
Прошла все каторжные сроки.
Ее ужасно любят псы.
Еще на коршуна похожий,
С подбитым глазом, желтой кожей,
Доцент-ботаник Кобельков,
Юрист-красавец фон-Ольхоф.
И полуголая София,
Что бегает встречать трамвай.
Но как опишешь этот рай?
О том, что знает вся Россия,
Поэт, напрасно не болтай!
Но вот под гром рукоплесканий
Встает Линяев – акмеист,
И, пальцем шевеля в кармане,
Отходит в угол, как артист,
И вдохновенно оправляет
Жилет и брюки. Он читает,
И голосок негромкий чист.
На столе ресторана краснеют вареные раки.
Я у двери стою и гляжу, как ошпаренный рак.
Я все ночи и дни попугаем мечтаю о фраке.
О, когда бы я мог сшить парижский иль лондонский фрак!
Вот тогда показал бы я фигу законному браку
И с бамбуковой палкой, в цилиндре, в полуночный мрак
Устремился бы к девам, хорошему веруя фраку.
О, поклонницы, сшейте поэту торжественный фрак!
Недаром сегодня так пальцы хрустели.
Н. Минаев
Окончен пир. Уходят гости
Домой. Один Санпье-паук
Задумчиво телячьи кости
На кресле гложет. Легкий стук –
И входит Нэти. Взоры блещут,
Уста дрожат, алеет нос.
Стан, плечи, шея, грудь трепещут.
«Вы кто, поэт иль эскимос?» —
«Мадам, позвольте ваш вопрос…» –
«А ну вас! Будет, надоели!
Кормить такого холуя
Я не обязана!..» – «Но я…» –
«Вы у меня всю кашу съели!
Какого черта, в самом деле,
Живете здесь вы?» – «Но…» – «Свинья!
Вы где, в гостях или в трактире?» –
«Но я поэт…» – «А мне плевать!
Что ж не могли вы написать
Ни строчки мне? В ученом мире
Им известна. Сапогов
Мне поручает переводы.
Сам знаменитый Пирогов
Знавал меня в былые годы.
В Париже я – царица моды,
И с Сарою Бернар…» — «Мадам…» —
«Ступайте к черту! Завтра Вам
Возьмут плацкарту, но смотрите,
Коль ребрами вы дорожите,
Сюда не смейте больше к нам,
Пантагрюэль, обжора, хам.
Являться. Прикажу я Мите,
Чтоб в Нижний вас отправил сам».
Тогда Санпье, как некий демон,
В глаза хозяйке поглядел,
От злости белый стал совсем он,
Меж тем как голый череп рдел.
И молвил он с шипящим свистом:
«Ага, так вот вы как, мадам,
Должно быть, неизвестно вам,
Что вы связались с шантажистом,
Который многое узнал». –
«Что этим вы сказать хотите?» –
«А то, что не боюсь я Мити
И не поеду на вокзал.
Теперь не будет вам покоя». –
«Всё вздор». – «А это что такое?» –
Санпье насмешливо сказал.
Тут он полез за голенище
И быстро вытащил письмо.
«Вот-с. Для шантажиста это пища.
Глядите сами».
За трюмо
Бессильно ухватилась дама:
«О Боже, почерк Либенсдама.
Отдайте мне письмо, молю!
Я так давно его люблю.
Он – рыцарь чести, ради Бога!
Ведь он застрелится…»
Но строго
Санпье прищурился в стакан
(Там таракан в шампанском плавал)
И, усмехаясь, точно дьявол,
Письмо упрятал в чемодан.
Вдруг Нэти злобою вскипела,
Вскочила, страшно зашипела,
Грозя, затопала ногой
И Бульку бедного огрела
Что было силы кочергой
(Сей Булька-пес – любовник Ноки).
«Ах, гнусный негодяй! Постой!
Наглец, погрязнувший в пороке,
Рамолик с лысой головой,
Мы из тебя повыжмем соки!
Прислуга верная моя,
Сюда ко мне, мои друзья!»
Раздался топот, свист и говор.
Бегут лакеи, кучера,
Пять кузнецов, три столяра,
И дворник, и швейцар, и повар.
«Свяжите этого осла
И первым поездом отправьте
Ко всем чертям! Пока поставьте
Здесь сторожа». Она ушла.
И связанный Санпье остался
С Циклопом. Варвар улыбался:
«Эх, барин, говорил я вам,
Возможны ль грубости такие
С подобной дамой? Знаю сам.
Вон в ванной-то у них какие
Сюжеты голые висят.
Помилуй Бог! Хоть я женат,
А загляделся на картину,
Да рукомойник и разбил.
Потом три дня шальной ходил
Да скипидаром мазал спину.
Что ж, запрягать велю я сыну.
Дай Бог, чтоб шагом дотащил
Вас к вечеру. Ассенизатор,
Мой кум, свой экипажик дал.
И то сказать, вы – литератор,
А не гвардейский генерал.
Меня же вся Европа знает…»
На кухне бьют часы. Всю ночь
Томится Нэти и страдает.
Что делать? Как беде помочь?
Она отчаянно рыдает;
И вдруг встает, соображает,
С улыбкой жирного клопа
Мизинчиком на стенке давит
И шепчет с грациозным па:
«О Боже мой, как я глупа,
Я знаю, кто меня избавит!»
