"Фокке-вульфы" атаковали яростно то сверху, то снизу. Наши экипажи успешно отбивались, и все-таки фашистам удалось поразить самолет моего ведомого гвардии младшего лейтенанта Е. А. Чиркова. "Пешка" резко снизила скорость, задымила и пошла к земле.
Напряжение боя не ослабевало, воздушная обстановка менялась с калейдоскопической быстротой. Не успел я проводить взглядом падающую машину Чиркова, как нас опять атаковала пара "фокке-вульфов". Резким маневром я ушел из-под удара, но тут же почувствовал, что огонь моего стрелка-радиста внезапно оборвался.
— Романов! Вася! — позвал я его, но ответа не получил. Молчал и его пулемет...
— Миша! Романов молчит, — предупредил я штурмана. — Следи сам за нижней полусферой.
Надо мной, едва не задев кабину, пронеслись два "яка". На душе полегчало. Но противник по-прежнему имел большое численное превосходство, и его атаки не прекращались.
Очевидно заметив, что пулемет стрелка-радиста на моем самолете умолк, вражеский истребитель атаковал нас снизу. По команде штурмана я сманеврировал и успел уклониться от огненной трассы, но, как назло, угодил под пули другого "фокке-вульфа", наседавшего сверху. Внезапный треск заставил меня повернуться вправо. То, что я увидел, привело меня в ужас: Губанов безжизненно лежал на полу кабины. В его плексигласовом фонаре зияла дыра.
— Что с тобой, Миша?! — крикнул я в отчаянии.
— Готов я, Андрюха, — тихо простонал штурман.
Пулеметная очередь прошила ему левый бок, а в лицо впились десятки осколков разбитого фонаря.
— Крепись, Миша, дотянем! — старался я успокоить штурмана, хотя сам сомневался в этом. До линии фронта оставалось еще более сотни километров.
Последний пулемет на самолете замолчал. Раненый Губанов лежал на полу с закрытыми глазами. Не стрелял и не отвечал на запросы стрелок-радист Романов. Осматриваясь, я повернулся влево и даже вздрогнул от неожиданности: на меня снова мчались два "фокке-вульфа", быстро увеличиваясь в размерах. Я резко взял штурвал на себя и в тот же миг ощутил тупые удары в голову и в левую ногу. Циферблаты приборов разошлись перед глазами, и вместо них поплыли желтые круги... Через мгновение я пришел в себя и осмотрелся. Моторы по-прежнему работали ритмично — значит, машина была в порядке.
Основной огонь вражеских истребителей пришелся не по мне, а по моему левому ведомому гвардии старшему лейтенанту П. И. Ржевскому. Его самолет задымил, пошел на снижение и вскоре скрылся из виду. Я остался без ведомых. Прикрывавшие нас "яки", скованные боем, тоже оказались в стороне и сзади. Что делать? Нервы напряглись до предела. Теперь я мог рассчитывать только на собственные маневры и на помощь товарищей. И эта подмога пришла — гвардии лейтенанты С. М. Сухинин и И. А. Шестаков приблизились ко мне и заняли места сбитых ведомых. Огнем своих пулеметов они прикрывали меня с двух сторон.
"Молодцы, ребята, спасибо вам", — мысленно благодарил я летчиков.
Атаки вражеских истребителей прекратились. Появилась надежда на спасение.
После спада нервного напряжения раны заныли сильнее. В голове шумело. Из-под шлемофона текла кровь и заливала глаза. Левая нога отяжелела и стала непослушной, в сапоге хлюпала кровь. Посмотрел на штурмана. Он лежал все так же, как и раньше, неподвижно. Я слегка тронул его за плечо и спросил:
— Как себя чувствуешь, Миша?
Губанов медленно открыл глаза и тут же, не сказав ни слова, сомкнул веки. Я понял: он в тяжелом состоянии. Надо немедленно садиться. А где? Внизу враги, до нашей территории еще далеко.
Всей группой мы выскочили на крупный — населенный пункт. Снизу внезапно ударили зенитки. Самолет ведущего гвардии полковника В. И. Ракова качнуло, из-под его левой плоскости потянулась полоска белой эмульсии. "Вероятно, пробили бензобаки", — подумал я. Машина постепенно начала терять высоту, но Василий Иванович, оставаясь в строю, продолжал вести полк на восток, к нашей территории. Хватит ли у него горючего?
Вот и линия фронта. Рядом пустующий аэродром. Всего несколько дней тому назад отсюда были выбиты гитлеровцы, а наши еще не успели прилететь.
Взглянул я на Губанова, и, мне показалось, что он шевельнулся.
— Миша, под нами Шяуляй. Будем садиться, — предупредил я штурмана, а сам подумал: "Выпустились бы только шасси... Если садиться на брюхо, Губанов погибнет".
В это время Раков тоже развернулся и направил свой самолет к аэродрому. За ним тянулась белая полоса распыленного бензина. Резким нырком вниз я вышел из строя и вслед за ведущим пошел на посадку. Перевел рычаг шасси на "выпуск". Загорелись зеленые лампочки — шасси вышли.
Поврежденный самолет Ракова уже катился по земле, как вдруг стал отклоняться вправо, разворачиваться и описывать спираль. Потом, потеряв скорость, попрыгал на кочках и остановился. Шасси выдержали.
"Смогут ли здесь оказать Михаилу помощь?" — тревожился я. Но выбора не было. Пока я буду лететь до своей базы, штурман может скончаться. Снижаясь, подвел машину к земле. Она грубо коснулась колесами летного поля, но покатилась устойчиво. Я подрулил к бомбардировщику Ракова и встал рядом с ним. А к нам поперек летного поля уже мчался автостартер автомашина-полуторка, специально оборудованная для запуска двигателей. Значит, здесь есть люди!
Я выключил моторы и внезапно почувствовал слабость. Во рту пересохло, томила жажда. Подъехавшие на автостартере солдаты сняли раненого Губанова, помогли выбраться из самолета мне и извлекли из третьей кабины воздушного стрелка-радиста. Василий Романов был мертв. В голову ему угодил снаряд пушки фашистского истребителя.
— Прощай, Вася! — тихо прошептал я. — Прощай, дорогой друг, ты до конца выполнил свой долг.
Губанов лежал на земле с закрытыми глазами. В его теле едва теплилась жизнь. Я присел рядом, вытянув раненую ногу.
Нас уложили в кузов автостартера. К борту машины подошли Раков, Давыдов и Костромцов.
— Сейчас вам окажут помощь. Поправляйтесь, скоро заберем вас, — твердо сказал Василий Иванович, и автомашина тронулась. Через несколько минут она остановилась на окраине аэродрома, у небольшого домика. Нас внесли в маленькую комнату. Молча лежал я на носилках и заново переживал случившееся.
Нет в живых Романова, замечательного товарища, храброго воздушного воина. Много провел он победных боев в ленинградском небе, сначала летал с Григорием Пасынковым, а потом в составе моего экипажа. Василий лично сбил три вражеских истребителя я много раз спасал экипаж от верной гибели. Век его не забудем!
После оглушающего шума моторов и трескотни пулеметов наступили покой и тишина. Перед глазами вставали картины недавнего воздушного боя. Снова, как наяву, видел я диски вращающихся винтов, шапки разрывов, черные кресты "фокке-вульфов" и падающие самолеты.
