Вообще неясно, почему о компании, свершившей телереволюцию, принято писать как о «золотой молодежи». Только потому, что у нас были видеомагнитофоны, а у отцов «Волги»? Но тот же Ваня Демидов вовсе не афишировал своего папу, заместителя министра связи СССР, и «на ящике» начинал с самой нижней ступеньки — с позиции осветителя. Андрей Разбаш начинал монтажером, а блестящее знание иностранных языков обнаружил случайно. Мы все действительно работали за идею и творили чудеса не за деньги. Нет, были, конечно, и те, кто сумели позднее конвертировать перестроечный драйв в материальные ценности, но таких, право, оказалось немного. В основном мы, как конченые лохи, считали, что рисковать собой ради светлого будущего надо бесплатно. Говорю же — драйв! Казалось, грядут великие дела. На самом деле мы были просто живыми человеками, которые в хмельном угаре дискутировали, какой удивительно свободной могла бы стать страна.
* * *
Котя, как мы его называли, Эрнст жил в одном дворе с Андреем Макаревичем, в панорамном доме № 37 на Ленинском проспекте. Летом в Москве, как известно, отключают горячую воду, и одним из резонов их сближения, как мне вспоминается, как раз и стали походы друг к другу «на помыться», хотя Макаревич этого и не помнит. Плюс интерес к западному (т. е. запретному) синематографу: в тусовке лучше Кости никто не знал про Голливуд и европейское кино. В 80-х все было просто. Жизнь мы вели ночную, именно тогда, кстати, БГ разразился сентенцией: «Я где-то читал о людях, что спят по ночам! Ты можешь смеяться, клянусь: я читал это сам». При этом никаких клубов еще не было в помине, дискотечная движуха только-только набирала обороты, единственный ночной ресторан работал в аэропорту Внуково, водку покупали ночью у таксистов по двойному-тройному тарифу (т. е. рублей по десять за пол-литра). Поэтому народ зависал на кухнях, где в полный рост резвился, бухал, дымил, коммуникал и генерировал новое.
Особо ценились кухни-плацдармы Макаревичей, уже тогда легендарного Андрея Вадимовича и его младшей сестры Наташи, миниатюрной брюнетки с искрящимися оливковыми глазами. Создатель «Машины времени» жил на площади Гагарина, а в однушке на Комсомольском проспекте обитала Наталья Вадимовна с мужем Валерой Ворониным. Это была (полагаю, и осталась) очень дружная и красивая семья, хотя и радикально асимметричная: то, что старший брат является всесоюзным рок-кумиром, постулировало и внутрисемейный расклад. Андрей позиционировался этаким Цезарем домашнего масштаба.
Впрочем, их многое объединяло — в том числе и трагическое. Помню, мы вместе с Мишей
Королевым, который тогда еще не был гламурным фотографом номер один, да и вообще еще не был фотографом, приехали летом 84-го в гости к Валере с Наташей, а дома — никого. Типа картина Репина «Не ждали». Мы обидку включили, договорились эту семейную пару в игнор поставить. Однако к выходным выяснилось, что причина весьма уважительная: просто накануне Андрей Макаревич… погиб. Разбился. Насмерть. В автокатастрофе. Во всяком случае, именно так подумал про своего шурина Валерий Павлович Воронин. Они втроем (музыкант, его сестра и ее муж) ночью возвращались из Ленинграда. Лобовое столкновение произошло на скорости под 150 км/ч. «Жигули», «пятерка», никаких, конечно же, подушек безопасности. Андрей был за рулем. На этом самом руле он после страшного удара и повис, словно коллекционная бабочка на иголке. Рулевая колонка, как привиделось поначалу Валере, торчала прямо из позвоночника. Поэтому Воронин даже не стал проверять у Андрея пульс — ясно же, травма летальная. Оставляя кровавую траекторию, вытащил на обочину бездыханную жену. Машины останавливались, выходили люди, чтобы помочь. И тут среди причитаний и плача из дымящейся машины послышался стон. Который означал, что страна все-таки не лишилась рок-кумира. Впрочем, страна-то даже и не узнала о трагедии: папарацци в СССР не было, а семья об этом происшествии распространяться не стала.
Родители Андрея и Наташи, профессор Московского архитектурного института Вадим Григорьевич Макаревич и фтизиатр Нинель Мор духовна (которую все звали Ниной Марковной), жили в том же доме на Комсомольском, что и их дочь, но несколькими этажами выше. Последнее обстоятельство было бесспорным преимуществом тусовочной точки «маленькой Макаревич». В любое время юную Наталью Вадимовну можно было склонить к вылазке в родительский холодильник. Хотя самые дефицитные продукты по-любому оставляли для старшего брата. Впрочем, сам Вадимыч был тотально хлебосолен. До того как Макаревич стал знаменитым ТВ-кулинаром, он с удовольствием угощал друзей, а также знакомых и малознакомых, забредших на его территорию. Имелся ряд фирменных блюд, которые легко скрашивали даже самые мрачные разговоры о советских перспективах. У него хронически тусил народ, который проедал и пропивал на тысячи. Андрей в этом смысле схож с «отцом соврок-н-ролла» Сашей Градским, который на стол без счета мечет балыки да коньяки, когда навещаешь его даже в неурочное время. Борисыч не готовит, конечно, такого изумительного поросенка с гречкой и черносливом, как Макаревич, но котлеты у него получаются просто во схитительные.
Кухня Макара вызывала интерес не только в контексте «пожрать», но и во многих других — цирк не цирк, музей не музей. Когда мы в очередной раз ввалились к Андрею компанией, там мрачно топтался. пингвин. Точнее, пингвиниха, которую Макаревичу во время его дальневосточных гастролей подарили рыбаки (они фанатели от его песни «За тех, кто в море»). Во Владивосток он рванул прямо из больницы, где его приводили в форму после упомянутого уже ДТП. Вероятно, недолеченное сотрясение мозга и подвигло музыканта на столь иррациональный поступок — принять в дар экзотическую живность и привезти ее в Москву. Несмотря на наличие лотка, куда пингвинихе заботливо подкладывали халявную рыбку, она вечно страдала. Водорослями воняло даже на лестничной площадке, потому что поселили птицу прямо в прихожей, рядом с туалетом.
И Макар, и его тогдашняя подруга Наташа, танцовщица из коллектива знаменитого советского мима Александра Жеромского, много гастролировали. Поэтому паре приходилось выстраивать графики поездок так, чтобы хоть кто-то оставался дома присмотреть за бедной птицей. Можно было бы попросить соседей, но с ними не очень складывалось, потому как ночные гости Андрея очень любили попеть. В конце концов многострадальная представительница арктической фауны совершенно облысела и погрузилась в неизбывную сомнамбулическую хандру. Макар пытался впарить несчастное существо хоть кому-нибудь, но желающих не находилось. Вскоре птица отправилась в пингвиний рай из того земного ада, которым стала для нее квартира Андрея Вадимовича. А рыбаки по инерции продолжали присылать рыбу для своего презента… Сам Андрей уверен, что все эти воспоминания про пингвина — «мемуары с элементами художественного вымысла», но я помню то, что помню.
