Незадолго до начала осеннего наступления русских в наш госпиталь с инспекцией прибыл командующий армией. Обычно он появлялся без всяких предупреждений, но комендант округа, с которым я иногда играл в «скат», смог меня заблаговременно предупредить в неофициальном порядке. Я встретил генерала при входе в госпиталь, и он попросил меня показать дезинфекционное оборудование, кухню, операционную и палату, в которой лежали раненые.
В этом оборудованном по последнему слову техники госпитале все было на порядок лучше, чем в обычном полевом госпитале. Когда мы вошли в палату, где лежали раненые, генерал приказал своему адъютанту дать им большую коробку сигарет. Затем он обратился к раненым:
– По сигарете за каждую вошь, от которой вы избавитесь!
Я стоял позади генерала и поднял руку, выпрямив средний и указательный пальцы. Этот знак не означал V—Victoria, как у Черчилля, – он просто означал «два». Солдаты сразу же все поняли. Широко улыбаясь, они сказали, что у них нет вшей, но в полдень я, как и обещал, отдал им более двух сотен сигарет. Позднее я узнал, что солдаты даже покупали вшей в соседних палатах. Когда их спросили, есть ли у них какие-нибудь жалобы, солдаты сказали, что почта приходит к ним слишком поздно или не доходит вообще. На следующий день был издан приказ по армии, в котором говорилось, что доставка писем раненым должна быть ускорена.
Когда мы шли обратно к выходу, я сказал генералу, что я оперировал его предшественника. Он резко обернулся назад, а затем начал смеяться. В это трудно было поверить, но всего через 5 минут после того, как он покинул госпиталь, его привезли обратно уже раненого. Его машину обстрелял летевший на бреющем полете истребитель русских. У хирурга есть определенное воинское звание, но бывают случаи, когда скальпель становится символом высшей власти. Командующий армией заявил, что он остался доволен результатами инспекции.
Во время осеннего наступления русских тот маленький город, в котором я руководил окружным госпиталем, был эвакуирован, и монахини, которые там работали, перешли на работу в полевой госпиталь. Я восхищался этими восточнопрусскими женщинами. Они были настолько же стойкими, насколько и добрыми; переносили все тяготы зимы наравне с нами; они отдавали все свои силы уходу за ранеными – неустрашимые, непоколебимые, всегда в хорошем настроении. Если у них иногда выдавалась минутка свободного времени, они пекли кремовые пирожные, громадные, как колеса, так что даже солдатам иногда с трудом удавалось их доесть.
Перспектива эвакуации госпиталя приводила меня в отчаяние – это была сложнейшая задача, для решения которой требовалось найти железнодорожные вагоны. Мокасин и я с грустью думали о нашей прежней роте, обладавшей большой подвижностью. С помощью Матиезена я организовал уничтожение лишнего оборудования, доведя количество грузов до разумных пределов.
В ходе всех этих приготовлений я выяснил, что госпитальный квартирмейстер присвоил себе значительное количество шоколада, сигарет и алкогольных напитков. Кое-что он продал, кое-что обменял, а остальное поделил со своими друзьями. Таких случаев было много, поэтому на них особо никто не обращал внимания. Но к тому времени военные трибуналы находились в состоянии такой истерии, что, если бы я написал рапорт о проделках квартирмейстера, его, скорее всего, приговорили бы к смертной казни. Для подобных случаев партия в своем волшебном словаре нашла слово «саботаж» – и гордилась тем, что за него полагаются самые жестокие наказания. Но все-таки что-то надо было делать. Если это дело выплывет наружу и выяснится, что я не стал писать рапорт, то мне самому придется отвечать за воровство.
Поскольку нам надо было подыскивать новые помещения, я приказал квартирмейстеру явиться ко мне, и теперь он стоял, глядя на меня с противоположного края длинного стола. Это был маленький, толстый мужчина с водянистыми голубыми глазами; полное ничтожество. Он сразу же во всем признался.
Я спросил его:
– Ты хоть понимаешь, что тебя ждет?
– Да.
– Что?
– Военный трибунал.
– А как ты думаешь, какой приговор тебя ждет?
Его губы скривились. Он знал.
Никогда до этого момента еще ни один человек не находился в полной моей власти. Я начал понимать, что люди имеют в виду, когда говорят, что боятся кого-то до смерти. У меня не было к нему жалости; просто мне было стыдно, что я позволил зайти делу столь далеко.
Я не знал местного военного прокурора, и единственным способом замять это дело было объявить виновного «не в своем уме». Я позвонил психиатру, служившему в штабе группы армий, капитану Регау, и по моей настоятельной просьбе он прибыл ко мне в тот же самый день после полудня. Регау был маленьким жилистым человечком с внимательными, зоркими глазками, сидящими на узком живом лице; у него был интеллигентный нос, а еще в уголках его губ затаилась насмешливая ухмылка. Очень быстро выяснилось, что он был весьма образованным и умным человеком; что он возглавлял медицинскую роту в полку альпийских стрелков; что он был на Таманском полуострове; что он мог без запинки произносить названия типа Старотитаровская; что ему приходилось бывать на фронте в Заполярье. Но все это не имело особого значения, пока мне не удалось выяснить, состоит ли он в партии. Мы располагались неподалеку от ставки фюрера. Теперь, после 20 июля, любое неосторожное слово могло стать опасным. Надо было попытаться выяснить, на какой стороне забора он находится, а уже от этого зависело, стоит ли мне рисковать собственной головой.
Поскольку Регау состоял при штабе очень высокого уровня, где всегда было хорошее снабжение, вряд ли он испытывал недостаток в еде. Поэтому я приказал принести нам кремовые пирожные и кофе. Позднее, когда он отказался выпить водки, ссылаясь на проблемы с пищеварением, я принес бутылку секта (немецкое шампанское). Я открыл бутылку и запустил пробный шар:
– Нам надо разобраться в одном деле, имеющем отношение к коррупции.
Он вежливо наклонился:
– Дело касается вас лично?
– В некоторой степени. Я хочу остаться живым, чтобы принять участие в торжествах по случаю нашей победы.
– Вы собираетесь праздновать ее с помощью секта?
– Мы наверняка будем пить сект – или французское шампанское.
– Лично я предпочитаю французское «шампанское». Его больше можно выпить. Какой это замечательный будет день!
– Это секретное оружие («Фау-1» и «Фау-2») сотворит чудо.
– Точно. Но если нам не удастся им воспользоваться, перспективы у нас отнюдь не блестящие.
Мы продолжали беседовать подобным образом еще некоторое время. Менее чем через четверть часа каждый из нас точно знал, что из себя представляет его собеседник.
