Мы продолжали беседовать подобным образом еще некоторое время. Менее чем через четверть часа каждый из нас точно знал, что из себя представляет его собеседник.
Я объяснил, что сделал наш квартирмейстер. Тем или иным способом мы должны были подвести его под параграф 51.2 армейского устава. И без всякого сомнения, выпитая нами бутылка была одной из тех, которую квартирмейстер похитил во время своей преступной деятельности.
Я отвел Регау к пациенту. Уже прошел почти час, а он все еще не возвращался обратно. Я пошел его искать. Как раз в это время он вышел из двери мне навстречу. Он выглядел вполне довольным, похлопал меня по плечу и сказал:
– Он и на самом деле сумасшедший! На самом деле!
Квартирмейстер страдал от острого психоза, который иногда бывает после принятия большого количества определенной жидкости.
Я немедленно выехал к начальнику медицинской службы группы армий. Он уже слышал об этом деле и был очень рад, что на основании диагноза психиатра не придется проводить никакого расследования – это бросило бы тень на весь медицинский корпус. Если бы началось расследование, оно бы дальше пошло своим путем и уже никто не стал бы обращать внимания на мнение психиатра – психологическое состояние обвиняемого военный трибунал мало интересовало. Таким образом, мне удалось избежать того, чтобы фактически совершить убийство, вина за которое терзала бы меня всю жизнь. Вместо этого через 2 месяца я подписал просьбу квартирмейстера об отпуске, когда он вернулся к нам из тылового госпиталя.
Последние осенние бури пронеслись по окрестностям. Деревья, стоявшие вдоль великолепных аллей, устремились в небо голыми вершинами, а все дорожки были покрыты опавшими листьями. По ночам стало подмораживать, и стали кружиться первые снежинки. Рождество – последнее Рождество во время войны – приближалось. Пока мы находились в стране сарматов и скифов, где степные перекатиполе кружатся в немыслимых танцах, мы отмечали Рождество так, как и полагается истинным христианам. Но в этом году, находясь в маленьком городке, основанном некогда рыцарями одного из христианских орденов, мы отмечали языческий праздник.
Однажды я взобрался на колокольню старинной церкви; оттуда я мог видеть вспышки артиллерийских выстрелов вдоль линии фронта, которая проходила всего в 12—15 километрах к югу от нас. Время от времени ветер доносил звуки отдаленной стрельбы. Внизу, в городе, начинался обычный день – людской муравейник. Местные жители были добропорядочными, трудолюбивыми и гостеприимными людьми. Они с охотой оказывали всевозможную помощь раненым, но, казалось, не имеют ни малейшего представления об истинном положении вещей. Они ничего не знали о том, что происходило за кулисами в течение нескольких последних лет войны, они все еще полностью доверяли партии. Я считал, что не следует устраивать рождественские праздники для раненых, но не смог отговорить городского главу.
Торжество проходило в большом зале местной школы, в которой теперь размещался госпиталь. Тяжело раненные лежали на носилках перед учительским столом. Ходячие больные разместились позади них на стульях. В зале стояла расцвеченная огнями рождественская елка. Однако, как выяснилось, пока мы были в России, здесь получили распространение языческие обычаи, что было для нас большой неожиданностью.
Некоторые из этих обычаев могли быть заимствованы у древних пруссов; в конце концов, понадобилось 500 лет на то, чтобы христианское вероучение преодолело расстояние от Мааса до Мемеля. Но большинство из них были совершенно бессмысленными, поскольку были искусственными. Хор, состоявший из молодых и симпатичных девушек, исполнял песни, которые я раньше никогда не слышал, а местный партийный вождь вещал с той же самой кафедры, с которой в течение нескольких поколений научные достижения народа с древней культурой преподавались молодежи.
Через 4 недели школа превратилась в груду развалин.
Снежные бураны и ледяной холод дополнили общее тягостное впечатление от зимы. Русские перешли в наступление, а немецкая армия в Восточной Пруссии начала двигаться в юго-западном направлении, чтобы попытаться вырваться из окружения. Несмотря на все предписания, гражданское население также начало покидать свои дома. Поток беженцев возрастал с каждой неделей, а когда войска пришли в движение, разгорелось ожесточенное сражение.
Я вспомнил беженцев, которые в 1940 году убегали по дорогам Франции от наступавших немецких войск. Между Сеной и Луарой они были остановлены немецкой армией. Я был поражен контрастом между поведением крестьян, которые со спокойным достоинством ехали в своих громадных повозках, захватив с собой цыплят, скот и собак, и беспомощностью горожан, толкавших перед собой детские коляски, забитые доверху всяким скарбом, или печально сидевших в перегруженных машинах, у которых кончилось горючее. Но тогда всем больным мы оказали помощь. К тому же стояло лето. В конечном итоге все они вернулись домой.
Я подумал о своих болгарских друзьях, которые оставили родную деревню в степях Северного Крыма. Они так и не добрались до своей желанной цели; они никогда не вернутся обратно домой; но во всяком случае, и в горе и в радости они все были вместе. Мужчины из Восточной Пруссии уже в течение многих лет были на войне, и женщинам приходилось все проблемы решать самим; их энергия, выносливость и мужество были выше всяких похвал. Очень часто единственными представителями мужского пола среди бредущих по дорогам потоков беженцев были лишь французские военнопленные, которые работали на фермах у местных крестьян еще с 1940 года. Они могли бы и не трогаться с места. Для них приход русских означал освобождение из плена. Однако они не желали оставаться, добровольно деля вместе со всеми тяготы путешествия в тот момент, когда в их помощи больше всего нуждались те, кому они служили так долго. Они также были преданы идеалам гуманизма.
Первые же успехи русских вызвали настоятельную необходимость перевести госпиталь в более безопасное место, и мы получили приказ двигаться в направлении Кенигсберга.
Мы решили остановиться в одной деревне, единственным свободным зданием, которое смогла подыскать для нас квартирьерская служба, был большой холодный амбар. Когда я прибыл туда, мне стали рассказывать о слишком пронырливой медицинской роте, которая прибрала к рукам все свободные помещения. Как оказалось, это была наша «старая банда». Естественно, Германн тут же вызвался найти для нас теплые помещения в частных домах, и все руководство госпиталя было размещено наилучшим образом буквально через 5 минут. Мы как следует отметили нашу встречу.
