3. Она совершила это преступление умышленно и с заранее обдуманными преступными намерениями.
Шарлотта мужественно выслушала приговор. Она не изменилась в лице, не содрогнулась, из глаз не покатились непрошеные слезы, губы не дрогнули и руки по-прежнему спокойно лежали на коленях. «Ни один живописец, — писал Шово-Лагард, — не дал нам верного изображения этой необыкновенной женщины… Искусству не под силу воспроизвести ее лицо, отражавшее ее великую душу. Нетрудно было записать ее слова, но невозможно описать поразившие меня более всего интонации ее голоса, почти детского, но всегда звучавшего ясно гармонично, под стать гармоничной простоте ее движений и незамутненной ясности ее речей. Невозможно описать впечатление, произведенное ею на присяжных, судей и на несметное множество зрителей: казалось, это ее они принимали за судью, но не земного, а высшего суда…»
Общественный обвинитель зачитал приговор: Мари Анна Шарлотта Корде, бывшая Дармон приговаривалась к смерти согласно двум статьям Уголовного кодекса. Первая гласила, что «любой заговор или покушение, направленные на внесение смуты и хаоса в законодательный корпус, любое покушение на свободу обсуждений в законодательном корпусе, а также покушение на личную свободу членов этого корпуса карается смертью», а вторая — что «убийство, совершенное предумышленно, именуется тяжким преступлением и карается смертью». Согласно данным статьям, к месту казни гражданку Корде должны были препроводить в красной рубашке — как отцеубийцу. Услышав об этом, Шарлотта наверняка вспомнила о красных рубашках так называемых убийц депутата Бурдона.
«Имущество приговоренного к смертной казни поступает в пользу республики, которая отдаст его неимущим вдовам и детям»…
«Данный приговор по указанию общественного обвинителя будет приведен в действие в Париже, на площади Республики, о чем будет извещено в печатной форме, дабы об этом стало известно во всей республике»…
Председатель продолжал зачитывать последние строки приговора, но Шарлотта уже не слушала его: она заметила в зале художника, который рисовал ее портрет. Девушка встрепенулась и чуть-чуть повернула голову — чтобы художнику было лучше видно.
Когда Шарлотту повели обратно в камеру, она остановилась возле своего защитника и сказала: «Благодарю вас за мужество, вы защищали меня так, как я того хотела. Ваша защита достойна нас обоих. Судьи конфисковали мое имущество, но мне хотелось бы в знак признательности оставить вам что-нибудь. Будучи в тюрьме, я сделала кое-какие мелкие долги, поэтому прошу вас, заплатите за меня долг — больше мне нечего оставить вам на память». Взволнованный адвокат не нашелся, что ответить, и только растерянно кивнул[82].
Как Брут и Вильгельм Телль, прославленные встарь,
От монстра, от чумы ты родину спасла!
За доблесть мужества наградой смерть была.
Рим бы воздвиг тебе не эшафот — алтарь!
Четверостишие, предложенное гражданином Куригом в качестве подписи под бюстом мадемуазель Корде
После вынесения приговора Шарлотту отвели в комнату, где ей предстояло дожидаться казни. Следом за ней направился художник Гойер[84], присутствовавший на судебном заседании и уже почти закончивший ее портрет. Ему разрешили сопровождать заключенную и довести свою работу до конца.
Шарлотта охотно согласилась позировать и села на табурет, чтобы художнику было удобнее найти нужный ракурс. Гойер работал и одновременно беседовал с Шарлоттой на разные темы. Такая же невозмутимая, как и на суде, девушка оживлялась, когда начинала говорить о своем поступке, и радовалась, что теперь во Франции наступит мир. Слушая Шарлотту, Гойер не переставал удивляться, откуда у этой девушки столько мужества и решимости, чтобы, вдохновляясь исключительно возвышенными убеждениями, совершить поступок, на который отважился бы далеко не каждый мужчина.
«В обычные времена правосудие должно карать преступников. Но в нынешних обстоятельствах убийство Марата является актом национального правосудия. Женщина показала пример мужчинам. Так пусть же они воспользуются уроком и очистят Францию от негодяев, которые ее угнетают!»
Шарлотта не могла слышать этих слов, произнесенных Петионом в собрании города Кана, но если бы она их услышала, они наверняка бы ей понравились.
Когда Гойер писал портрет Шарлотты, а на улицах бойко торговали лубочными картинками, изображавшими убийство Марата «аристократкой Корде», швейцарская гражданка Изабель де Шарьер, проживавшая в кантоне Нефшатель по соседству с семьей Марата, призывала создать полотно, запечатлевающее подвиг героини из Нормандии:
«Своей героической самоотверженностью, проявленной во благо родины, женщины-республиканки обретут бессмертие, лучшие художники станут изображать их на своих полотнах. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь нарисовал Шарлотту Корде с кинжалом в руке, запечатлев тот миг, когда она погружает свой кинжал в грудь анархиста Марата. Героический поступок этой великодушной гражданки заслуживает, чтобы сограждане ее воздавали ей почести. В хрупкой женской фигурке таилась душа возвышенная и столь отважная, какая редко бывает даже у мужчин. И под этой картиной я бы сделала подпись: Природа может ошибаться».
Наверное, Шарлотта приняла бы такую картину, но подпись, скорее всего, попросила бы изменить, ибо никогда не считала женщину слабее мужчины. И, наверное, именно потому, что она никогда не принимала в расчет женскую слабость, она сумела нанести смертельный удар Марату. Говоря о слабой женской руке, она, скорее, прибегала к метафоре, но эта метафора наполняла ее гордостью. Позднее Гойер напишет картину под названием «Убийство Марата Шарлоттой Корде», изобразив на ней Шарлотту, сжимающую в руке окровавленный кинжал.
В комнату робко постучали, и показалась гражданка Ришар: она хотела узнать, держать ли ей еще завтрак для Шарлотты. Со спокойной улыбкой на лице Шарлотта ответила, что, к сожалению, судьи оказались излишне многословны и не оставили ей времени позавтракать, а потому она просит извинить ее за причиненные хлопоты.
Вскоре Гойер завершил работу; Шарлотте портрет так понравился, что она попросила сделать с него копию поменьше и отправить ее родным. Когда в комнату вошел священник, Шарлотта посмотрела на него с удивлением и наотрез отказалась от его услуг, даже не спросив его, приносил он присягу или нет. Пораженный священник ушел. Спокойствие Шарлотты, ее желание подвести черту под всеми, даже самыми ничтожными делами, дабы никакие мелкие обиды не запятнали ее белоснежную тогу героини, в которой она ожидала встречи с Брутом, вызывали трепет и восхищение. «Если бы ее предок Корнель в часы вдохновения написал для нее роль, превосходящую величием все его творения, он при всем своем гении не мог бы придумать таких речей и жестов, какие она почерпнула в своем характере, в своей природе», — писал Ленотр.
