Настаиваю, что в НАРОДЕ антисемитизм — явление случайное. Есть ирония, насмешка (и над собой тоже), матючок бывает. Антисемитизм, тот самый, именуемый животным, — это прерогатива мещанства, как в старину говорили, лавочников. Там он лютый, звериный, заразительный — знаменитый доктор Сикорский не был лавочником, но в деле Бейлиса под присягой доказывал, что без крови христианских младенцев еврею жизнь не в жизнь.
Под нынешним мещанством, лавочниками я подразумеваю партийный аппарат. Там над «абрамчиками» не подсмеиваются, там их ненавидят, они зло, они основа всех бед, и — звучит анекдотом, но и там вспоминают Троцкого-Бронштейна, Литвинова-Валлаха[66] и всех возможных Рабиновичей, попадавшихся на революционном пути страны.
Настаиваю, что главные антисемиты — это не те, кто за рюмкой водки скажет: «Не волнуйся за Левку, он пробивной, как тот сперматозоид», а те, кто говорят за той же рюмкой: «Какой же я антисемит, вот, признаюсь же, что у нас в полку был один еврейчик, очень даже смелый», а потом, уже не за рюмкой, а у себя в кабинете, стучащий по столу кулаком: «Вы что, из нашего учреждения синагогу собираетесь сделать?» — это когда говорят ему, что на это вот место есть хорошая кандидатура, но фамилия на «ман» кончается. Вчера мне рассказывали про случай в одном из московских родильных домов. Роженица (дочь очень высокопоставленного хама) наотрез отказалась от своего ребенка. «Посмотрите на его нос! (Это у трехдневного-то младенца!) Не возьму!» Отец оказался благороднее, хотя тоже сомневался насчет своего отцовства, но высокопоставленные хамы потребовали, чтоб роддом дал справку, что дочь их родила мертвенького, а куда уже денут «мертвенького» — дело роддома… Директор больницы потребовал письменного указания. Оно было дано — хоть бы одним глазом на него взглянуть.
…Мы ехали с Люсиком из Иерусалима в Тель-Авив, на аэродром.
Многое уже было переговорено, и в Киеве, и в Париже, и здесь, в Израиле.
— Ну так как? — спросил я Люсика.
— Что как? — переспросил он.
— Доволен?
— Только примитив вроде тебя может задать такой вопрос.
— А я все же задаю.
— Довольным на сто процентов может быть только…
— Ну а на пятьдесят?
— Для «доволен» этого мало.
— Ну а я доволен на все сто!
— Чем?
— Тем, что ты здесь.
Люсик расхохотался.
— А кто мне в Киеве говорил: не уживешься, чужая страна, чужие порядки? Кто?
— Я!
— А теперь, значит, признаешь, что…
— Признаю! И этим тоже доволен. А ты?
— Что я?
— Доволен?
Люсик наклонился ко мне:
— Сказать по секрету? Счастлив…
Теперь я уж расхохотался.
— Блеск! Ну а теперь поговорим за ваш израильский бардак.
И мы, перебивая друг друга, начали говорить «за» израильский бардак.
* * *
Думаю, что национальный вопрос — самый сложный в нашем «созвездии равноправных».
Он везде сложен — баски, шотландцы, корсиканцы, словаки, хорваты, но в какой стране мира целые народы сажали в грузовики и везли к черту в зубы? (А тех, в горах, в аулах, до кого грузовики не могли добраться, просто разбомбили — было и такое…)
Сейчас не бомбят, не вывозят, сейчас, наоборот, национальные фестивали и декады (впрочем, это и тогда было), традиционные праздники песни, все в народных костюмах — чем плохо?
А плохо то, что многие считают виновниками всего нас, русских. Оккупанты мы, и все! И в Чехословакии, и в Прибалтике, и в Средней Азии, и в Грузии, и на Украине.
И на Украине… Первый вопрос украинца эмигранта ко мне, русскому из Киева, — вы кто? «Великонеделимец» или за «незалежну» Украину?
Об этом уже писал. Придется несколько развить — дошли до меня слухи, что кое-кому кое-что не понравилось в первой части этих записок, там, где я об Украине пишу.
Подозреваю, что не понравился, сочли за клевету, мой рассказ о некотором увлечении возлияниями у нас на селе. Но на селе больше «свят», и «свята» эти, праздники, отмечаются всем селом, ни одной хаты с краю не остается. Да и без «свят» случается… Утром еще так-сяк, или по-украински «сяк-так», а уж к вечеру…
Будто в поддержку мне, моим рассказам, добралась до меня недавно, разными там окольными путями, «документальна новела з роздумами» (на украинском языке) одного моего друга с Украины. Новелла с размышлениями о некоем рядовом украинском совхозе и директоре его, хорошем, работящем дядьке, по фамилии Вояк. Картина вырисовывается интересная, хотя и грустная. Очень даже.
Приведу из нее, из этой новеллы, одну только крохотную сценку из главки «Клятi пережитки» (проклятые, значит). Не перевожу, и так понятно будет:
«В один з днiв знову сидiв я в кабiнетi директора. Покликав Вояк секретарку.
— Давай отих.
Увiйшли п'ятеро парубкiв — я ix примiтив ще в приймальнi бiля столика секретарки, тицяли якiсь папiрцi.
— Принесли об'яснительнi? — спитав директор.
Дружно протягли тi caмi бумажки. Вояк узяв, проглянув yci пiдряд, тодi розмашисто й бистро став на кожнiй писати резолюцiю. Я дививсь на хлопцiв. Один — худий, блiдний i наче iнтелiгентний, другий — с тонким красивим обличчям, спокiйно дивиться, обо чисто вбранi. Iншi трое — явно з перепою, в одного очи кров'ю залитi, аж згустки по битках, в другого подряпини на носi й на лоб!
— Ну, от так, друзi, — сказав директор. — 3iно, оце в приказ. Цьому — строгий виговор з останнiм предупрежденiем, чотирьох — на увольненiе. I щоб по общi духу вашего тут не було! Оце я зараз iду в район, повернусь о четвертiи — щоб жодного не стрiв.
Трое мовчки и незалежно залишили кабiнет — вони тут, виявляеться, пiсля того, як проштрафилися в райцентрi, попали пiд суд i дiстали условне покарання, вiдбували тут у «Комiнтернi» свiй условний строк i оце вже вiн скiнчився, та й в армii всiм трьом, дома вже, мабуть, повiстки лежать. Забув сказати: всi п'ятеро — шофери.
Той, що одержав догану, вклонився, дякуючи, i теж подавсь. А п'ятий лишився, став умоляти, пустив сльозу — i директор його «востание» простив, переписав резолюцiю.
Я зазирнув у тi «Об'яснiтельнi». Один повiз до райцентру зоотехнiка i, поки ждав, зустрiл дружка по армii, взяли по сто п'ятдесят, попав до мiлiцii. Другий саме ото и побився тодi пiсля свята з дружинником Володею пiд директоровим парканом. А трое условно покараних серед ночi завiтали до завгара з'ясовувать взаемнини, чимось вiн iх общив, завгар — парубок дужий, ножiв при хлопцях не було, та все-таки трое на одного, а пiд балабасом були добряче, то завгар до них не вийшов, а на ранок написав директоровi доповiдну. («Пiд балабасом» — то ще один сiнонiм до семантичного ряду «напитися», «нап'янцюватися», «нажлуктатись», «набратись», «нарiзатись», «надертись», «насмоктатись», «нализатись» — мабудь, iще згадаеться, коли посидiти, бо богато слiв для означення того чудового процесу видобув наш народ iз скарбниць мови своеi. «Ходити пiд балабасом», «набалабаситись» — це я тiльки тут почув.)»
