В эти дни я делал заметки чаще, чтобы зафиксировать свои ощущения, вызванные неотвратимостью катастрофы. 24 мая я записал: «Заседания, суета, всплески растерянности, нервические задания, поручения — все как в кино, когда хотят показать последние дни режима, власти. «Дни Турбиных» еще наполнены человеческим содержанием, а в наши дни и оно вроде бы исчезло. Какая-то сатанинская какофония. Политическая фауна постоянно мимикрирует, проделывая самые забавные, прямо-таки цирковые номера. Сам президент сидит в ложе Большого зала консерватории и единственный не аплодирует, слушая, как Елена Боннэр публично разносит все коммунистическое на вечере памяти А. Сахарова в связи с его 70-летием. Ельцин тоже сидит, но уже аплодирует. Все стараются обежать друг друга справа, хотя называют это обгоном слева.
Из хаотического нагромождения политических структур, рушащихся и создающихся, из болтовни «государственных деятелей», словесной диареи журналистов у меня создается смутное ощущение, что самое страшное позади — угроза гражданской войны. В ее объективную неизбежность я никогда не верил, хотя политиканы пинками гнали к ней потерявших разум от нищеты, бесперспективности людей. Нам не за что умирать, нечего делить между собой. Народ един в своем несчастье. Все политические силы согласны в том, что нужна нормальная рыночная экономика, все говорят о неприемлемости возвращения к старым порядкам, о необратимости демократии, все говорят о возрождении. Все «душераздирающие» разногласия сводятся вульгарно к тому, кто из спорящих хотел бы управлять страной и какой ценой он готов добиваться этого».
* * *
В самом конце мая мне довелось быть с В. А. Крючковым в служебной командировке на Кубе. Вокруг этой поездки в прессе наплели кучу домыслов, в то время как речь шла о самом простом — о сахаре. К маю стало ясно, что запасы сахара катастрофически сокращаются. Обычно СССР производил сам 8 млн. т в год, 3,5–4 млн. т нам поставляла Куба, и приходилось прикупать еще на свободно конвертируемую валюту 1,5 млн. т на мировом рынке. Оказалось, что под урожай 1991 года мы не смогли засеять 30 % отведенных под сахарную свеклу площадей из-за общего бедлама. Валюты в казне уже не было. Да и кубинцы думали сократить поставки в СССР на 1 млн. т, поскольку наша страна катастрофически не выполняла свои торговые обязательства перед Кубой.
Чтобы предотвратить наступление сахарного кризиса, было принято решение о поездке Крючкова на Кубу. Ни о какой секретности речи быть не могло. На Кубе удалось посетить целый ряд крупных строек, заводов, учреждений, воочию увидеть отчаянные усилия правительства и народа вырваться из двойной экономической блокады — американской и советской. Первая была актом политического давления, а вторая — объективным итогом разрушения нашего хозяйственного механизма. Встречи с людьми были открытыми, многолюдными.
Я специально во время этих бесед отходил в сторону, наблюдал за лицами, за выражением глаз, за жестами, слушал обрывки разговоров. Честно скажу, что видел лица погасшие, безразличные, источенные трудностями жизни, но не нашел ни одного враждебного, искаженного ненавистью, злобного лица, каких у нас навалом. Не слышал ни одного острого враждебного вопроса, ни одной жалобы, нытья, без которых не обошлась бы ни одна встреча подобного рода у нас. Никто не сгонял работающих к машине Фиделя, никто не толкал, не отпихивал любопытствующих. (Охрана лишь внимательно следила за тем, чтобы Фидель стоял лицом к лицу с аудиторией, пусть даже нос к носу.)
Вспоминалось, что на Кубе никогда не было репрессий. Эта удивительная революция не пожрала никого из своих детей. Здесь есть что-то другое из социальной психологии. Я надеюсь ответить на этот вопрос в другой книге.
В ходе переговоров мы заверили, что постараемся выполнить все намеченные поставки, а кубинцы пообещали, что сдержат слово и отгрузят в 1991 году не менее 3,5 млн. т сахара. Цель поездки была достигнута.
На прощальном банкете, который проходил, кстати, в резиденции советского посла на Кубе Юрия Владимировича Петрова, сменившего в свое время Ельцина на посту первого секретаря обкома КПСС в Свердловске, а после возвращения с Кубы длительное время работавшего руководителем администрации Ельцина уже как президента России, Крючков единственный раз коснулся темы сохранения Советского Союза, сказав, что в СССР еще не все потеряно и что есть силы, энергично выступающие против раздела Отечества.
12 июня 1991 года, во вторник, объявленный нерабочим днем, чтобы привлечь людей к урнам, состоялись выборы первого президента России. Победил Ельцин. За него проголосовали 45,5 млн. избирателей, против — 32,2 млн. От, условно говоря, коммунистической платформы выступали четыре кандидата: бывший премьер-министр Н. И. Рыжков, В. В. Бакатин, командующий Приволжским военным округом генерал- полковник А. М. Макашов и председатель Кемеровского Совета народных депутатов А. М. Тулеев. Они в общей сложности набрали 25,5 млн. голосов. Пятым был эксцентричный лидер либерально-демократической партии В. В. Жириновский, собравший 6,2 млн., или около 8 % всех голосов.
На выборах не было борьбы партий и программ, боролись только личности, и победила в то время самая яркая, самая заслуженная в своей оппозиции к Горбачеву, к КПСС, к старому строю. Люди проголосовали против старой системы. За какую новую систему они отдали голос, они себе слабо представляли. Ведь Ельцин никогда до выборов не говорил, что поведет дело к реставрации капитализма. Все шесть кандидатов одинаково монотонно говорили о плюрализме в экономике и в политике, с разницей лишь в темпах. Слушать их было скучно. Потешал лишь Жириновский своими петушиными наскоками на Ельцина да экстравагантными всплесками типа: «Уберите этого газетчика из зала. Я — кандидат в президенты! Чего это он вздумал задавать мне вопросы?»
КПСС потерпела поражение по всем азимутам, и теперь ее судьба — догнивать в оппозиции.
Напуганный Горбачев стал искать защиты своего былого недруга Ельцина и был готов отдать все, чтобы его только не попросили из Кремля. Он несколько дней сидел в Новоогареве с новыми «удельными князьями» и писал под их диктовку «Союзный договор», ликвидирующий Союз. Верховный Совет СССР, раздробленный на депутатские крупицы, беспомощно болтал последние речи. Скоро, через полгода, ему предстояло прекратить свое существование по воле «9+1» (так называлась новоогаревская группа, состоявшая из 9 руководителей республик и президента СССР).
17 июня премьер Павлов поставил в Верховном Совете вопрос о предоставлении ему чрезвычайных полномочий. Его поддержали Язов, Крючков, Пуго. Но все развивалось настолько вяло, тягомотно, что окончилось очередным документом — «решением», которое ничего не решало.
