Здесь снова коснемся отношений Катаева с Яковом Блюмкиным, революционером, разведчиком, чекистом.
По всей вероятности, они познакомились в Одессе во время революционных событий 1918-го, если не раньше. По крайней мере, Катаев (в разговоре с журналистом Борисом Панкиным) утверждал, что еще в Одессе задумал повесть «Жизнь Яшки»: «Он все время мечтал о переворотах и говорил, что дома под кроватью у него лежат бомба и револьвер».
6 июля 1918 года в Москве Блюмкин убил посла Германии Вильгельма фон Мирбаха, что послужило сигналом к началу восстания левых эсеров.
«Когда убили Мирбаха, — говорил Катаев, — я был в Одессе. И Олеша сразу сказал — это Яшка. Меня всегда поражала его способность провидеть».
В дальнейшем прощенный большевиками с подачи Троцкого, Блюмкин активно участвовал в перевороте в Персии, был опекаем Дзержинским, в 1920-е годы тесно общался с литераторами, в том числе с Есениным. Сделавшись сотрудником Иностранного отдела ОГПУ, выполнял спецзадания в Палестине, Афганистане, Индии, Тибете, Монголии, Китае. Курировал весь Ближний Восток.
В начале 1920-х годов Катаев вновь встретился с «Яшей». И тот в деталях «под ужасным секретом» рассказал ему остросюжетную историю приготовления убийства Мирбаха. По словам Катаева, он не выдержал и сразу же написал повесть «Убийство имперского посла» — ее быстро набрали в одном петроградском издательстве и готовили в печать.
Ночью в Мыльников ворвался Блюмкин, грозя большими неприятностями. О повести ему сообщил прочитавший ее приятель. Катаев отдал герою произведения все варианты рукописи. Затем отправились на телеграф, где Блюмкин, предъявив мандат, потребовал соединить его с редактором. «Убийство» так и не вышло.
В 1929-м Блюмкин был арестован в Москве как агент Троцкого и расстрелян. Катаев встретился с главой ОГПУ Генрихом Ягодой и просил разыскать повесть в бумагах казненного. Но ее так и не вернули. У Катаева сохранилась только первая страница…
В 1923 году в «Накануне» Катаев опубликовал одесские зарисовки «Женитьба Эдуарда» и «Птицы поэта» о своем друге Эдуарде Багрицком. Задуманная большая вещь «Похождения трех бездельников» — Катаев, Олеша, Багрицкий — не получилась, может быть (сделаю шуточное предположение), потому, что для литературной симметрии автор тоже должен был «закрутить» с одной из сестер Суок. В итоге в 1925-м в Москве в Госиздате вышла состоящая из этих и других зарисовок повесть «Бездельник Эдуард» (написанная еще в 1920 году) и включенная в сборник рассказов того же названия.
Смесь фельетона и поэмы, где по принципу «ничего святого» существует ленивый, слабо приспособленный к жизни стихотворец, одновременно прохвост и простофиля. Родители его изображены насмешливо, отец умер («не мог примириться с потерей лавочки»), мамаша суетлива, а герой еще и обнадеживает любимую: «Не сегодня-завтра умрет моя мать (это я хорошо знаю). Старуха долго не протянет, для меня это ясно. Тогда у нас сразу поправятся дела». Эдуард эгоистичен, бесцеремонен, безжалостен, как дитя. Однажды «он обольстил девицу, подающую обед в коммунальной столовой, чтобы получить лишнюю порцию каши», в другой раз — «проник в контрреволюционное подполье, где в течение двух недель тянул таинственные деньги с пылкого, но слишком глупого капитана, вскоре, конечно, расстрелянного». Его мотивации при знакомстве с сестрами Суок просты: «Боже, а вещей-то, вещей!.. За сто лет не перепродашь всего этого добра», у «толстенькой» избранницы «бесхарактерное детское личико», сердитый портрет ее бывшего мужа висит над их ложем («кровать, пружинный матрас которой еще очень хорошо помнил грузный вес военного врача»). Поселившись в Лидочкиной комнате, он выжил лирика (Олешу) с Симочкой и потребовал, чтобы жена круглосуточно служила ему одному («Она бросила службу и с героической покорностью начала распродажу вещей»). Затем, полагая себя птицеловом, он обзавелся нескончаемыми клетками с разнообразными птицами, и когда из-за этой затеи начал стремительно приближаться голод, Лидочке пришлось их втихую передушить. Что при военном коммунизме, что при нэпе, Эдуард, несмотря на свой авантюризм, лежит, ест брынзу, читает Брема и Стивенсона, пишет и декламирует стихи, может быть, и хотел бы устроиться: «Но отовсюду его выгнали, так как ни на какую работу он не годился. Он умел лишь писать великолепные стихи. Но они-то как раз никому и не были нужны».
Как бы язвительная, а на самом деле теплая повесть, дружеский шарж — по-моему, автор был восхищен талантом и свободой приятеля…
«Земляки Катаева — писатели-одесситы — предупреждали, что прототип Эдуарда Тачкина — поэт Эдуард Багрицкий — скоро прибудет в Москву, и мы все увидим тогда, что это за поэт! И ахнем… Мы зачитывались рассказами Катаева о бездельнике Эдуарде и ждали приезда Багрицкого», — вспоминал Миндлин.
В том же 1925-м Багрицкий переехал в Москву сначала один, а затем, поселившись в Кунцеве, выписал к себе Лидию с их маленьким сыном Севой.
В Одессе Багрицкий печатался в газетах (русских, подчеркивал Катаев: «Украинский язык ему не давался»), участвовал в «литературном процессе», но жил скверно. Вот что обнаружил наведавшийся к нему юный одессит Семен Липкин: «Халупа. Прихожей не было. Дверь вела сразу в комнату. Она освещалась сверху, фонарем, под которым стояло корыто (или лоханка)… Постепенно я привыкал к темноте. Увидел Лидию Густавовну, молодую, в пенсне, возившуюся у “буржуйки”… Маленький мальчик Сева пытался выстрелить из игрушечного ружья. Багрицкий, полулежа на чем-то самодельном, стал мне читать поэтов двадцатого века». Развивалась бронхиальная астма. «Казалось, что, подобно Эскессу, он навсегда останется в Одессе, ставшей украинским городом», — вздыхал Катаев. Читаешь это и думаешь: а ведь Катаев вполне мог бы перетащить в Москву и Семена Кесельмана, и как знать, вместо безвестного юрисконсульта Гостиничного треста возник бы заметный советский поэт…
Можно ли сказать, что Катаев продлил Эдуарду жизнь, заставив переехать в столицу? Очевидно одно: в результате условия жизни у Багрицкого сильно улучшились, а без катаевской настойчивости тот едва ли покинул бы Одессу.
По воспоминаниям Катаева, приехав в Одессу и посетив Багрицкого, он сразу решительно позвал его в Москву. Эдуард мялся, ссылался на привычку к местной жизни, еде и литературному кружку «Потоки» («Потоки патоки и пота», — как он шутил), зато жена поддержала переезд.
«— А что я надену в дорогу?
— Что есть, в том и поедешь, — грубо сказал я.
— А кушать? — уже совсем упавшим голосом спросил он».
Решающую роль Катаева подтверждал и Липкин: «Багрицкий рассказывал, что как-то к нему пришел Катаев и сказал: “Я купил тебе билет до Москвы”. И он поехал. Единственное, что взял из Одессы, это клетку со щеглом».
