Не берусь судить, что в этой истории правда, а что ложь, но, может быть, так оно и было…
Сэр Уинстон взглянул на этикетку принесенного Ивановым армянского коньяка и медленно выговорил:
— Ю-би-ле-ни.
— Возраст — 10 лет, крепость — 43 градуса, — пояснил Иванов. — Это первый коньяк мастера Седракяна, автора вашего любимого «Двина». Он его выпустил еще в 1937 году.
Хозяин дома одобрительно кивнул и велел разлить благородный напиток по рюмкам. Гости выпили за здоровье сэра Уинстона, который тут же закурил свою «Гавану».
— Ваш коньяк действительно неплохой. Вы, русские, настоящие мастера поражать нас своими талантами. Но поймите меня и не обижайтесь, — заявил старик, затянувшись ароматной сигарой, — вы для нас варвары. Не в дурном смысле, а в подлинном: так в Древнем мире все были варварами по отношению к грекам и римлянам. А мы их наследники. Англосаксы — представители классической культуры. Мы лучше других в мире выражаем два великих начала: ясность и чувство меры. У других народов, в том числе и у русского, они затуманились. Иначе вы не стали бы выкорчевывать на своей земле свои же традиции. Поэтому в душе я и считаю вас варварами.
Сэр Уинстон налил себе еще коньяку в уже осушенный им бокал.
— У России тот же путь, — продолжал хозяин дома, — что и у Европы, или никакого пути. Любой британец вам подтвердит, что Лев Толстой, Федор Достоевский, Антон Чехов — величайшие писатели. Мы чувствуем в них, а значит, и в России, своих единомышленников. Трагедия в том, что революция столкнула Россию с ее исторического пути. И превратила в нашего врага.
Старик поднес к лицу хрусталь, вдохнул аромат напитка, оценивая его букет, и продолжал, сделав глоток.
— Россия болеет дурной болезнью, и болезнь эта страшно заразительна. Я не смог вам помочь одолеть ее. Но другим, я уверен, повезет больше. И не сердитесь, господин Иванов, на меня за мою откровенность. На стариков грех сердиться.
Черчилль допил коньяк и затянулся сигарой. В русском госте, тем временем, начинали бушевать нешуточные страсти.
Легко сказать — не сердиться. Коммуниста Иванова заявление хозяина дома просто взбесило. Уард, знавший о горячности друга и, видимо, почувствовавший приближавшийся взрыв, не стал испытывать судьбу и поспешил увести Женю из дома Черчилля. И слава богу, так как советский офицер был вполне готов доказать сэру Уинстону, что в определении варваров тот не преувеличивал.
По дороге в Кливден Иванов долго не мог успокоиться от нанесенного, как он полагал, ему и его народу оскорбления. Стив терпеливо слушал его гневные тирады и не перечил, дожидаясь момента, когда этот взбалмошный русский, его друг, наконец, не успокоится.
Ждать пришлось до самого Кливдена.
Много позднее, вспоминая слова сэра Уинстона, Иванов признавал, что старик-то по сути дела был прав, называя русских варварами, а события 17-го года — национальной трагедией России. Тогда в начале 60-х этих взглядов он не разделял и разделять не мог. Долголетнее и настойчивое промывание мозгов полностью очистило его сознание от зачатков каких бы то ни было сомнений. Верный ленинец и преданный Родине офицер, Иванов был уверен в своей коммунистической правоте. Назидательная проповедь главного идеолога империализма сэра Уинстона Черчилля лишь укрепляла его в этой уверенности.
Остыв и взяв себя в руки в тот вечер, он попытался воспроизвести в памяти те прочитанные им куски из письма с информацией о новой европейской стратегии НАТО. Погрузившись в работу, он, как всегда, забывал обо всем.
Еще он подумал о том, что к подобным поездкам — а их к тому времени становилось благодаря доктору Уарду все больше — необходимо готовиться тщательнее. Хотя бы для того, чтобы не просто фиксировать документы, которые попадались ему на глаза, а копировать их.
В понедельник утром он представил резиденту отчет о материалах, увиденных им в доме Черчилля. А потом заказал для себя у техника резидентуры миниатюрный фотоаппарат «Минокс». Супругу же попросил пришить дополнительные внутренние карманы к его пиджакам.
— Женя, брось на пару дней все дела и займись нашей гостьей, — сказал, как отрезал резидент, тут же отрекомендовав Иванова находившейся в его кабинете даме средних лет с миловидной девушкой, очевидно, дочерью.
Так летом 1961 года к гуще навалившихся на Иванова в ту пору дел добавилось еще одно — сопровождение в Лондоне супруги начальника ГРУ генерала армии Ивана Александровича Серова с дочерью. Вера Ивановна, жена «главного шефа», и Светлана Ивановна, дочь начальника советской военной разведки, оказались в Англии в составе делегации ученых, но к миссии последних не имели, естественно, никакого отношения.
Вере Ивановне было сорок семь лет. Уроженка станицы Усть-Медведицкой Ростовской области, она вышла замуж за Ивана Александровича Серова в 1933 году, когда тот служил командиром разведбатареи 9-го артиллерийского полка Рабоче-крестьянской Красной Армии в Краснодаре. Вера Ивановна родила ему двух детей: в 1933 году сына Володю и в 1939-м — дочь Светлану.
Нельзя сказать, что поручение резидента Иванов встретил с восторгом. У него всегда было очень много работы, но в то лето навалилось все сразу. Назревал Берлинский кризис. Поездки в Кливден к лорду Астору и в лондонский особняк Джона Профьюмо к Валери Хобсон стали приносить неплохие результаты, да и доктор Уард снабжал его все более весомыми сведениями, требующими тщательнейшей профессиональной проработки.
Разведчику было некогда развлекать мадам Серову и ее дочь. Да и стремлением выслужиться перед начальством Иванов никогда не отличался, что, впрочем, не способствовало его продвижению по службе. Но приказ есть приказ. Поэтому два жарких июльских дня Иванов был вынужден прислуживать дамам, к которым не питал никакой особой симпатии. Уж слишком одиозной была фигура самого Серова, с которым Иванов не раз сталкивался в коридорах ГРУ и о стычках с которым ему неоднократно рассказывал его тесть Александр Федорович Горкин, проработавший немало лет сначала секретарем Верховного Совета СССР, а затем председателем Верховного суда Советского Союза.
Старик Горкин время от времени давал своему зятю, молодому офицеру военной разведки Евгению Иванову, один и тот же совет, постоянно забывая, что повторяется:
— Женя, держись подальше от своего шефа.
Александр Федорович был человеком строгих правил и никогда за всю свою долгую жизнь, — а прожил он ни много ни мало девять десятков лет, — не позволял себе произнести ни одного матерного слова. Но когда речь заходила о Серове, он каждый раз едва сдерживал себя от площадной брани в его адрес.
