Дюжина детей влетела в мою комнату с деревенской улицы и скачет вокруг меня. Я должен показать им фотографии. Мы сидим на моем «кане» и просматриваем фотографии на ноутбуке – еще одну, еще и еще. Если какая-то фотография особенно нравится им, то я должен быть начеку. Они довольно визжат, их пальцы смертоносными ракетами устремляются в хрупкий экран ноутбука.
Я показываю им видео. Я смонтировал его пару дней назад, оно состоит из пары сотен селфи, начиная с моего первого дня в Пекине и до Пинляна. На этом видео хорошо заметно, как растут мои волосы и борода. Детям это нравится, и мне приходится высоко поднимать ноутбук, спасая его от их рук. Жене крестьянина это скоро надоедает, и она прогоняет детскую банду.
Утром я иду попрощаться с моими соседями – двумя ослами и свиньей. Они живут в хлеву рядом с моей комнатой. Свинья маленькая и черная, я подзываю ее, и она подкрадывается к двери хлева. Я нажимаю пальцем на ее пятачок и издаю пищащий звук. Свинья довольно дружелюбно хрюкает. Она не знает, что на следующий Праздник весны отправится на кухню.
Горная дорога проходит мимо деревенской школы. По спортивной площадке пылят сотни учеников. Я на секунду останавливаюсь, и меня тут же окружают. Они смеются, горланят, и их становится все больше, пока наконец посреди коричневых гор не начинается такая давка, какую я в последний раз наблюдал в час пик в пекинском метро.
Я рад снова оказаться один на улице. Интересно, откуда здесь такая огромная школа, если местного населения так мало? Над дорогой висит табличка «ЛАНЬЧЖОУ 200 км».
Время тянется медленно. Заплатка в ботинке натирает ногу, а дорога все только усугубляет. Уже несколько сотен километров она слегка кренится на внешнюю сторону. Вероятно, это сделано для того, чтобы лучше стекала вода в случае дождя. Это умно. Но для меня это значит несколько недель идти, сильно накренясь. Не так-то просто это выдержать.
Я звоню Джули и рассказываю ей, как красиво здесь, на горной дороге. Ущелья и долины напоминают мне американский запад, такой, каким я однажды видел его в окошко несущейся машины: великолепный и золотой, с желтой разделительной полосой.
Она ничего не говорит.
Я болтаю и болтаю, чтобы только не слышать молчания. Рассказываю ей о детях, о руинах укреплений и о целеустремленных спесивых велосипедистах. Я говорю и говорю, пока связь не становится хуже и не обрывается. Получился плохой конец разговора, при котором самое главное осталось невысказанным.
В небольшом городке Хуэйнин я нахожу себе комнату над караоке-баром. Двери открываются и закрываются, музыка проникает в коридор, но мне все равно. Ночью я сплю, а наутро, когда просыпаюсь, ощущаю присутствие простуды. Она уже несколько дней намекала на свое присутствие и, потеряв терпение, теперь накрыла меня толстым глухим одеялом.
– Китайская или западная медицина? – спрашивает аптекарша. По ее голосу слышно, что западная медицина мне должна больше подходить. На всякий случай я беру еще пару склянок из китайской медицины, ведь никогда не знаешь, что пригодится.
Следующие три дня я провожу в Хуэйнине в состоянии невесомости. Я то брожу по коридору от одной караоке-комнаты к другой, то сижу часами в киоске на стуле, который хозяин поставил специально для меня рядом со входной дверью.
Люди приходят, совершают покупки, некоторые остаются, чтобы поразвлечься. Свет попадает сюда через затонированное зеленым стекло, и я уже знаю, что Хуэйнин останется в моей памяти зеленым местом, где много колбасок и бутылок с колой. Владелец киоска очень мил. Он рекомендует мне принимать оба вида лекарств, западные и китайские, но не одновременно, а по очереди. Так я и делаю.
Потом я покидаю это место.
Дорога шарфом обвивает гору, она идет через долины и огибает холмы. Иногда ее изгибы становятся такими замысловатыми, что у меня не хватает терпения, но я не срезаю, а иду по ней прямо, и она награждает меня, снова и снова приводя меня в маленькие деревушки и поселки. За это я благодарен ей.
Я сижу в тени высокого дерева и дремлю, кора царапает мне спину, а в памяти всплывают картинки из начала моего путешествия. Уже почти полгода, как за мной захлопнулась дверь в Пекине, и с тех пор все изменилось. Там был бетон и много людей, а здесь стоят разрозненные деревенские домики, сделанные из глины. Я могу сидеть на земле и слушать тихие деревенские мотивы: кто-то пилит дерево, ветер разносит детский смех, шелестят листья деревьев.
Я вышел из Хуэйнина и уже вечером оказался в деревне с роскошным новым храмом. Правда, без гостиницы. Я сижу на площади перед храмом и смотрю на вечернее солнце, оно заставляет красные стены казаться все теплее и теплее. В конце концов они просто «пылают».
Рядом со мной сидит молодой парень и пьет пиво. Я говорю ему, что не знаю, где переночевать. Он размышляет пару секунд, потом пересказывает мою проблему своему коллеге, который передает все хозяйке салона красоты. И вот у меня есть комната. Хозяйка жадно разглядывает растительность на моем лице и голове. Я знаю, что она с удовольствием поработала бы ножницами, и пытаюсь объяснить ей значение моей А-Ган-прически. Но она лишь звонко хохочет в ответ и говорит: «Ох, уж эта молодежь!» У меня возникает приятное теплое чувство. Этим выражением она как бы причисляет меня ко всей остальной местной молодежи.
Салон красоты хорош: он обставлен деревянной мебелью и украшен растениями. Сразу видно, что для хозяйки это нечто большее, чем просто рабочее место. Все здесь не как в Пекине. Там салоны красоты – бездушные каморки на заднем дворе, или же дорогие глянцевые студии, или, конечно, места, на вывесках которых значится что-то типа «Салон-парикмахерская в Вэньчжоу», и где в полумраке предлагают услуги, для которых не нужны ни ножницы, ни фены.
«Это было бы самым правильным местом, – проносится у меня мысль, – если я решу все-таки подстричь волосы, то лучше было бы сделать это здесь».
Увы, это нереально. Волосы и борода давно и прочно прописаны в своде правил моего путешествия.
Впереди все новые и новые горы. Я не знаю их названия, но они определенно уже близко: желтые холмы, серая лента дороги, редкие дома и деревья. Я иду в одной футболке, и шагается легко. Вообще-то у меня еще болят ноги, да и простуда никуда не делась, но все мои мысли заняты Ланьчжоу. Это цивилизованный индустриальный город. Осталось только перейти эту гору – и до него будет рукой подать.
Еда и питье, сон на белом постельном белье. Все это – в Ланьчжоу.
Вокруг стоит полная тишина.
Мои шаги равномерно похрустывают по асфальту, лыжные палки позвякивают.
Перед одним из домов растет корявое дерево, рядом торчит что-то вроде спутниковой тарелки. На самом деле это солнечная плита. Впервые я видел что-то подобное в Лхасе два года назад. Тарелка эта зеркальная внутри, и она направляет солнечные лучи на кастрюлю, подвешенную в центре. Когда солнце достаточно яркое, из кастрюльки начинает валить пар, и становится заметно, что вода кипит. За мной раздается чей-то задыхающийся голос:
