— Знакомься, Алечка! Это мой друг — Константин Болеславович. Он тоже живет в Слободарне и учится в университете. Вызвался тоже проводить тебя к началу занятий. После дискуссий — мы прибыли прямо сюда.
— Ариадна, — Аля протянула негнущуюся ладошку, как ее учил Волошин. — Спасибо, что едете с нами, но я ни капельки не боюсь нового коллектива.
— Ого, у Ариадны хорошая рука, — похвалил друг Сергея. — Не кисейная барышня.
— Знакомьтесь, Марина, Константин Болеславович Родзиевич[1] — учимся вместе в университете, сдружились в Константинополе. Смелый офицер и честнейший человек.
— У вас, Сергей, других и не бывает, — Марина усмехнулась несколько двусмысленно, подчеркнув всегдашнюю, часто безосновательную восторженность мужа.
— В мирное время, Марина Ивановна, мне вряд ли удастся убедить вас в офицерской чести и смелости. Оставим комплимент Сергея как дань дружбе.
— И примем на веру. В конце-то концов, вера в доброе всегда приятней. Хотя и не честнее.
— Полагаете, в этом мире все так плохо? — Он слегка улыбнулся, заглянув Марине в глаза. Четкие, правильные черты лица, лет тридцати, прямой взгляд, отсутствие суетливости.
— Извините, кондуктор уже звонил, нам пора заходить в вагон, — прервала беседу взрослых Аля.
В пятницу встречали Алю опять вместе. Конец августа выдался чудесный — ярко-солнечный с грустинкой по уходящему лету. Во всем — и в этой чрезмерной яркости, и в красках тронутых золотом листвы, в летучих паутинках, в лиловых астрах на привокзальной клумбе — прощанье, так любимое Мариной.
— Пойдемте до дома пешком? Я люблю холмы и прогулки. Тем более быстро стемнеет и ожидается полнолуние. А сквер этот почти как лес. А холм — почти гора. Пройдемся? — предложила Марина. — Маршрут щадящий, мы не станем вас мучить, Сереженька.
— Я папочке совсем легкую дорогу покажу! — Аля увела отца на выложенную брусчаткой дорожку. Марина и Родзиевич шагнули в гущу лесополосы, пронизанную косыми лучами солнца.
Константин шагал по-военному четко, был немногословен. Поглядывая на его профиль, Марина любовалась правильностью и твердостью линий. Любовалась силой и ловкостью движений: обогнул дерево, легко перемахнул через пень, отстранил с ее дороги ветку и поддержал, пока не прошла. Подхватил за талию, спускаясь в овражек.
— Как пражское общество? Вы здесь всех знаете, Константин Болеславович?
— Общество пестрое. Как везде. В большинстве своем — приятное: ученые, студенты, «ветераны». Вот теперь я лично знаком и с выдающейся поэтессой.
Марина поморщилась:
— Фу! слово какое нашли противное. Мелкое и суетливое. Не мой масштаб. Правда-правда, никогда про меня так не говорите, если не хотите разозлить. Цветаева — Поэт. Я вам это еще докажу.
Он вздохнул, посмотрел виновато:
— Боюсь, я мало смыслю в поэзии. Из категорий Мужских характеров «Воин-Поэт» мне досталась боевая часть. Читаю Гумилева и то — эпизодически. Больше занят сражениями — всю жизнь воюю. Отец был Полковой доктор. Я в мясорубке с юных лет: то за красных сражался, то за белых! Белым и остался.
— Выбор достойный.
Прощался Родзиевич у дома Марины легким поклоном. Руки не целовал, да ему и не предлагали.
Дома Сергей, уже разложивший газетные гранки, похвастался:
— А меня назначили соредактором журнала «Своими путями»! Это будет главный рупор чешской эмиграции.
— Муж — издатель! Сбылась моя мечта, — сказала Марина с легкой иронией. Она знала, что Сергей возьмется за дело с полной отдачей сил и времени. Знала и то, что некие обстоятельства непременно помешают осуществлению его планов. Характер Сергея она изучила, хотя к предмету его занимающему — к политике — отношение имела самое отдаленное. Она не только плохо ориентировалась в подводных течениях политических направлений, но и вовсе пропускала стремительно вихрящиеся потоки мировой политики. Задерживала только свое, личное, цепляющее душу.
Сергей поинтересовался между прочим:
— Как тебе Константин?
— Вояка, мужлан, от поэзии далек, не мой тип. — Она расшнуровывала ботинки. — Но пешеход отменный.
Сергей засмеялся:
— Отличная характеристика! Родзиевич хорош собой, холост, успех у дам имеет колоссальный. Прозвали даже маленьким Казановой.
— Почему «маленьким»? Что-то смешное в масштабах здешних страстей? Все кукольное и страсти балаганные, — Марина швырнула грязные ботинки в угол у двери. И застыла, ловя в себе отзвуки прогулки. Вскочила, с грохотом собрала грязную посуду в таз и поставила на плиту греться чайник.
— Мог бы тарелки помыть.
— Мне сдавать номер. Да и ты не велела за бьющееся хвататься, ругала, что у меня все из рук валится.
Вместо шутки Марина зло огрызнулась:
— А ты бы крепче держал. Не на облаках живешь.
Она злилась на себя за то, что не может отделаться от ощущения властной ладони на талии, волнующего присутствия рядом сильного самца, способного защитить и… любить?
Марина лукавила с собой, придерживая готовый, разгореться пожар. И вот — решилась! Бедный Бахрах! Она играла с ним, провоцируя на встречу. Но в сентябре, доведенный Мариниными стихами и письмами до мечты о свидании, юный критик вдруг читает: «Мой дорогой друг, соберите все свое мужество… что-то кончилось. Я люблю другого…»
Час Души, достигнув в письмах и стихах к Бахраху апогея, уступил место часу Эроса, вступившему в свои права со свойственным Цветаевой неистовством:
.. Как будто бы душу сдернули
С кожей! Паром в дыру ушла
Пресловутая ересь вздорная,
Именуемая душа.
Христианская немочь бледная!
Пар! Припарками обложить!
Да ее никогда и не было!
Было тело, хотело жить…
«Было тело, хотело жить» — разве с этим поспоришь? Причем хотело жить не с Сергеем и не с Бахрахом. Александр из предмета страсти превратился в доверенное лицо, которому на правах тесной дружбы Цветаева теперь будет излагать перипетии своего романа. К счастью, Александр давно понял, что страсти Марины — искусные цветы фантазии. Его, не видя ни разу, она возвела на пьедестал главного героя своей души, объявила своей «болезнью». А тело? Похоже, пришел и час тела. Эрос, прятавшийся в кущах игр в содружество душ, — заявил о своих правах. Оказывается «души никогда и не было, было тело, хотело жить».
Бахрах был в Берлине, Родзиевич оказался рядом. Возможно, если бы он не встретил Цветаеву на вокзале, на его месте оказался бы другой. Вспыхивающий в ней пожар способен превратить в бензин даже воду. Но «Маленький Казанова» сам оказался из горючего материала.
