Нам, как всегда, повезло — мы нашли оставленный якорь и не пришлось отдавать другой, а через полчаса навели на судне полнейший порядок. Китобой возвратился лишь через два часа и показал свою обычную нерасторопность. Им не только пришлось отдать свой правый становой якорь, но даже стоп-анкер. Они провозились, «промышляя» свой оставленный на грунте якорь, еще часа три, а паруса у них болтались неубранными до самого вечера. «Лориотта» пришла уже после наступления темноты и сразу же отдала другой якорь, даже не пытаясь найти свой якорь, оставленный здесь при срочном выходе в море.
Вся эта история послужила поводом для спора относительно сравнительной ходкости нашего судна и «Аякучо». Капитаны заключили пари, команды тоже приняли это близко к сердцу, но, поскольку оба судна должны были идти в противоположные стороны — мы на ветер, а соперники под ветер — и капитанам не дозволено выбирать рейсы по своему усмотрению, гонка так и не состоялась. Может быть, к лучшему для нас, ибо «Аякучо» уже восемь лет ходил во все концы Тихого океана — в Вальпараисо, на Сандвичевы острова, в Кантон и в Калифорнию — и считался лучшим ходоком среди тихоокеанских «купцов», исключая разве что бриг «Джон Гилпэн» и балтиморское судно «Энн Мак-Ким».
Суббота, 14 ноября. В этот день мы снялись в Монтерей, имея на борту в качестве пассажиров нашего агента и каких-то важных мексиканцев. Чтобы взять их, мы отправились в вельботе на берег. Они уже ждали нас, заранее трепеща перед высокими бурунами прибоя. Для нас же не было ничего приятнее, чем окатить мексиканцев соленой водой. Да и самого агента матросы сильно не любили. Поскольку с нами не пошел никто из помощников, мы надеялись хорошенько искупать пассажиров, тем более что они все до единого были настоящей «пехотой» и не смогли бы усмотреть в этом злого умысла с нашей стороны. Мы придержали вельбот достаточно далеко от берега, чтобы для начала заставить их замочить ноги при посадке. Потом, дождавшись хорошей волны, мы слегка дернули нос в сторону, и вся масса воды обрушилась на корму, не оставив на мексиканцах ни единой сухой нитки. Осыпая море проклятиями, они выскочили из шлюпки и, отряхиваясь, заявили, что теперь ни под каким видом не сядут в нее. Агенту стоило больших трудов уговорить их попробовать еще раз. Теперь мы действовали аккуратно и отошли как полагается. Матросы, поднимавшие на борт багаж гостей, от души веселились при виде этих уже почитавших себя утонувшими личностей.
Теперь все было в порядке, пассажиры на борту, мы подняли кормовой флаг и вымпел (поскольку здесь не было военных кораблей, а «Элерт» оказался самым большим судном на рейде), и остальные суда салютовали своими флагами. Подобрав якорь до панера, отдав сезни и придерживая пузо каждого паруса хват-талями, мы по первой же команде отдали всю парусину, а затем с той же сноровкой выбрали втугую все шкоты и марса-фалы; якорь был выбран, взят на кат, и судно получило ход. Мы решили показать «фонтанщику», как все это делается на порядочном судне, даже если матросов там вполовину меньше, чем у них. Сразу же были подняты бом-брам-реи и поставлены «летучие» паруса, а поскольку мы шли в галфвинд, то без промедления выстрелили лисель-спирты, и люди с кошачьим проворством полезли на реи проводить лисельный такелаж. Капитан же продолжал громоздить все новые и новые паруса, пока судно не превратилось в огромное белое облако, словно парившее над узкой палубой. Еще не достигнув мыса, мы, используя превосходный бриз, уже неслись со скоростью скаковой лошади по «проливу», как здесь называют бухту, протянувшуюся на сорок миль. Ночью совсем стихло, и мы заштилели на все воскресенье на полпути между Санта-Барбарой и мысом Консепсьон. Однако к вечеру поднялся легкий попутный ветер, и судно опять получило ход. В понедельник с утра установился отменный морской бриз, и это подавало надежду благополучно миновать мыс Консепсьон, представляющий для мореплавателя своего рода калифорнийский Горн. Как говорят матросы, здесь дует с начала января до конца декабря. Однако после полудня ветер переменился на чистый норд-вест, дав возможность обогнуть далеко выступающий в океан высокий, скалистый и пустынный мыс, являющийся как бы центральной точкой всего побережья, раскинувшегося на сотни миль к северу и к югу. Здесь малейшее дуновение грозит превратиться в «полный мешок ветра», и еще до наступления темноты бом-брамсели были убраны, а судно под брамселями шло тяжело на крутой волне. В восемь склянок наша вахта спустилась вниз, оставив столько парусов, сколько могли выдержать мачты. Нос уже зарывался в волны, и через бак всякий раз перекатывала вода. Ветер явно усиливался, однако не было видно ни облачка, и солнце ушло за горизонт при совершенно ясном небе.
Мы оставались внизу совсем недолго — слишком очевидны были признаки надвигающегося шторма: всю носовую часть заливала вода, и удары форштевня о волны походили на грохотание парового молота по сваям. Вахта торопливо перебегала по палубе и с уханьем выбирала снасти. Настоящий моряк даже по звуку может сказать, какой парус убирают, и вскоре мы услышали, как один за другим исчезли брамсели, а за ним и бом-кливер. Судно сразу почувствовало облегчение, и мы уже начали было погружаться в объятия сна, как вдруг раздались три тяжелых удара по люку и знакомое: «Все наверх! Рифы на марселях брать!» — выдернуло нас из теплых коек. Погода была не очень холодная, нам не пришлось много натягивать на себя, и мы быстро выскочили на палубу. Я никогда не забуду этого величественного зрелища. Была ясная и Довольно холодная ночь. В небе мерцали поразительно яркие звезды, и, насколько достигал глаз, не было видно ни облачка. Резко очерченная линия горизонта разделяла море и небо. Даже живописец не смог бы изобразить такой ясный, без единого пятнышка небосвод. И при всем этом от норд-веста дуло, словно из преисподней. Обычно, когда видишь с наветра облака, то чувствуешь, откуда налетает ветер; теперь же казалось, будто он возникает из сказочного ниоткуда. Никто, глядя на небо, не смог бы поверить, что это не тихая летняя ночь. Один за другим были взяты рифы на марселях, и не успели мы их подтянуть, как раздался короткий, резкий хлопок, подобный не слишком сильному удару грома — это сорвало с ликтроса кливер и тут же разорвало на мелкие куски. Мы закончили с марселями, собрали остатки кливера и поставили на его место фор-стеньги-стаксель, как вдруг прорвало огромный грот, и парус распоролся сверху донизу, от верхней шкаторины до нижней. «Быстро, грот убирать, пока его не разнесло черту на перья!» — закричал капитан. В одно мгновение мы были на мачте, обматывая изодранные полотнища вокруг рея и обвязывая их сезнями так туго, как только это было возможно. Но едва Мы спустились на палубу, по всему судну раздался громкий треск, и дважды зарифленный фор-марсель разъехался на две части ниже риф-банта от одного нок-бензеля до другого. И опять все сызнова — спускаем рей, закладываем риф-тали и расходимся по рею брать рифы. Потом, набивая тали до отказа, захватываем нижний риф-бант у других бензелей и, аккуратно завязывая узлы у сезней, в конце концов успешно справляемся с постановкой глухо зарифленного паруса.
