Едва мы скойлали снасти и ждали уже команды «Подвахтенные вниз!», когда грот-бом-брамсель вырвало из сезней, сдуло под ветер, и он заполоскал с такой силой, что мачту затрясло, словно прут. Кому-то надо было действовать: то ли убрать бом-брамсель, то ли срезать его, иначе мачта неизбежно переломилась бы. Один за другим людей из вахты правого борта посылали наверх, но те ничего не могли сделать. Тогда долговязый Джон-француз, старший вахты правого борта (и лучший матрос, когда-либо вступавший на палубу судна), взбежал наверх и с помощью своих длинных рук и ног сумел все-таки после жестокого единоборства с неистово бьющимся у нока парусом (к тому же над его головой буквально развевался на ветру топсель) усмирить его и принайтовать длинным плетеным сезнем. Раза два его едва не стряхнуло вниз, но он был настоящим матросом, каждый палец у него не уступал по цепкости рыболовному крюку. Плотно обвязав парус, он приготовил рей к спуску, что оказалось долгим и трудным делом — ему приходилось прерываться и по нескольку минут удерживать его что есть мочи, ибо судно закренивало и бросало так, что временами на этой высоте нельзя было пошевелить даже пальцем. Наконец рей благополучно спустили вниз, а потом то же самое проделали с фок- и крюйс-бом-брам-реями. Затем всех снова отправили наверх, и час или два мы работали, не разгибая спин, закрепляли по-штормовому весь рангоут, снимали лисельный, бом-брамсельный и топсельный такелаж, раскрепляли реи, обтягивали наветренные бакштаги и производили прочие приготовления к жестокому шторму. Ночь стояла прекрасная — в меру прохладная для спорой работы и светлая словно день. Стоило увидеть шторм в такую погоду. Но дуло уже с ураганной силой. Казалось, ветер вот-вот сдерет нас с реев. Мне еще не приходилось испытывать такого яростного напора стихии, и все же самое худшее для матроса во время шторма — это темень и соленый душ.
Спустившись на палубу, мы огляделись, чтобы разобраться, который час и кому стоять вахту. Рулевой пробил четыре склянки, и мы выяснили, что вахта правого борта закончилась, а нам осталось стоять еще полвахты. Соответственно вахта правого борта спустилась вниз и оставила нам судно на следующие два часа, однако получив указания быть наготове к вызову наверх.
Только они ушли, как тут же сорвало и изодрало в полоски фор-стеньги-стаксель. Этот парус невелик, и можно было управиться с ним собственными силами, не вызывая подвахтенных. Мы забрались на бушприт, где море то и дело нас накрывало с головой, собрали остатки парусины и, поскольку судно должно нести хоть какие-то передние паруса, принялись готовить другой стаксель. Мы достали новый парус, завели фалы, шкоты и галсы, а также раксы, затем стали на фал и, отдав найтовы, начали поднимать. Но прежде чем удалось поднять его до середины штага, он разлетелся в куски, и, когда мы свертывали фалы, на них не оставалось ничего, кроме ликтроса. Тем временем на фор-марселе стали появляться широкие прорехи, и, видя, что грозит парусу, старший помощник отправил нас на рей убрать его. Он не хотел вызывать для этого подвахтенных, которые и так провели на палубе всю ночь, и приказал разбудить плотника, парусного мастера, кока и стюарда. С их помощью после получасовой борьбы мы совладали с парусом и сумели закатать его. Вот теперь-то ветер по-настоящему подул с ураганной силой. Людей, карабкавшихся по вантам, буквально вдавливало в них, а на реях стало совершенно невозможно повернуться лицом к ветру. И все же нас не секло дождем со снегом среди леденящей душу темноты, как это бывает у Горна, и вместо задубевших от соли штормовок, зюйдвесток и грубых сапог на нас были куртки, парусиновые штаны и легкие башмаки. А это немало для матроса. Только мы спустились на палубу, как рулевой пробил восемь склянок (четыре часа утра), и раздалась команда: «Вахту правого борта наверх!» Однако нам-таки не удалось сойти вниз. Шторм достиг наивысшей силы, ветер резал лицо, словно ножом. Капитан был все время на палубе. Почти незагруженное судно то валилось с одного борта на другой, то ныряло вниз, будто стараясь стряхнуть с себя мачты. В парусах зияли огромные дыры. Сравнительно новый, глухо зарифленный крюйс-марсель разорвался прямо посередине пуза сверху донизу. Подобранный к рею фор-марсель в один миг изодрало в клочья. Лопнул один из цепных ватер-штагов; мартин-штаг развернуло под ветер, переломился блинда-рей; лопнула одна из вантин. В довершение всего сорвало и отнесло к подветренному борту камбуз, начал «ходить» подветренный якорь, который тяжело ударял в борт. Таким образом, работы хватило на полдня для всей команды. Те, кто всегда работал на бизани, влезли на крюйс-марса-рей и после получаса тяжелой работы свернули парус, хотя его пузо вздувалось над нашими головами, затем резким порывом ветра его все-таки вырвало и со страшной силой завернуло под рей, едва не стряхнув нас с пертов.
Оказавшись на палубе, мы увидели, что остальная команда только что спустилась с фок-мачты, свернув изодранный марсель, который был скорее просто обмотан вокруг рея, и он стал похож на забинтованную руку. Теперь у нас оставалась только контр-бизань да еще державшийся под всеми рифами грот-марсель. Но даже это было слишком много, и нам приказали убрать и бизань. Парус был взят на гитовы, матросы полезли на гафель, чтобы вязать сезни, но ничего не могли поделать. Второй помощник обругал их «шайкой отирал» и послал двух лучших матросов, однако не справились и те, так что гафель пришлось спустить вниз. Вся команда была теперь при деле: обтягивали подветренный такелаж, поднимали блинда-рей, найтовили камбуз и заводили тали за мартин-гик, чтобы выбрать его на ветер. Наша вахта левого борта работала на носу, а я помогал устанавливать мартин-гик и вместе с тремя другими матросами более получаса висел за бортом на оттяжках. Несколько раз мы с головой погружались в волны, пока старший помощник не приказал нам лезть обратно на палубу, опасаясь, что нас смоет. Затем надо было взять якоря на рустов, и это целый час продержало всю команду на баке, где беспрепятственно гуляли волны и вообще у подветренных шпигатов воды было по пояс.
Мы уже подумывали, что неплохо бы получить завтрак, поскольку время подходило к девяти часам, но тут стало ясно, что грот-марсель тоже долго не продержится. Однако судну все же необходимо нести хоть какие-нибудь паруса, и капитан тут же приказал поднять фор- и грот-трисели (это были совершенно новые штормовые паруса, сшитые из прочнейшей парусины), оставив грот-марсель на милость ветра. Мы поставили трисели, тщательно привязав их крепкими ревантами и бензелями. К этому времени о грот-марселе можно было говорить только в прошедшем времени, и мы полезли на грот, чтобы собрать остатки парусины из той, что была на мачтах всего сутки назад. Сохранились только трисели. Учитывая их прочность, малые размеры, а также то, что они стояли невысоко, можно было надеяться, что они уцелеют.
