Красноармейцы побросали тогда пулеметы. Они высыпали на южную окраину поселка и там остановились в нерешительности. Небольшая группа, человек сорок, побежала на восток по болоту, у самой воды. Один из беглецов неуклюже скакал на тяжелом, но сильном коне. Никто из чинов 1–го полка не мог преследовать бегущих, потому что все внимание их было поглощено теми 250–300 красноармейцами, которые то бросали винтовки, то вновь схватывались за них. Спешенные всадники 1-го полка прекратили огонь и в ожидании, что красные начнут сдаваться, медленным шагом подходили к ним.
В этот, всегда очень ответственный момент боя один из татар неосмотрительно крикнул своему командиру сотни: “Господин поручик, у нас нет патрон!”… Красноармейцы услыхали ту фразу и в отчаянной последней надежде открыли огонь в упор по подошедшему к ним дивизиону. Тут было убито и ранено около 30 наших бойцов, в частности, и тот “господин поручик”, которого так опрометчиво окликнул всадник — татарин. По счастью, одна из сотен 1–го полка подходила в конном строю. Полковник Парыгин лично бросился с этой сотней на красных и принудил их к сдаче. Командир 3–го полка, войсковой старшина Янков, вызвал сильный гнев барона тем, что выпустил из дацана весь комсостав и политических комиссаров (бежавших через болото). Янков был тотчас же смещен на должность старшего офицера 1–го полка, а на его место назначен есаул Очиров. Этот скромный казак- бурят, неграмотный по — русски, счастливо сочетал в себе блестящее мужество с поразительной для того времени душевной кротостью.
Красноармейцы потеряли в бою 100 человек убитыми и столько же ранеными. Нами захвачены 2 пеше-горных орудия трехдюймового калибра со снарядами, 6 пулеметов, канцелярия и денежный ящик. Раненые из пленных, получившие перевязку совместными усилиями нашего и красного медицинского персонала, были сданы на попечение последнего. Здоровым же Унгерн приказал возвратиться в дацан. Не вернулись туда лишь 24 коммуниста. Барон снабдил красноармейцев продовольствием на три дня и отошел на отдых в урочище Тамчи, где были разбросаны группочками маленькие бурятские домики и сенные сараи. Многие из пленных обращались к барону с просьбой о принятии их добровольцами в дивизию, но “дедушка” отказывал всем в самой категорической форме. Он полагал, что имел уже достаточное количество рядов в русских сотнях и, с другой стороны, справедливо опасался разжижать дивизию большим количеством не вполне понятных и малонадежных людей (справедливость требует пояснить, что все вступившие в ряды дивизии бывшие красноармейцы служили барону верой и правдой и ни в чем не заслужили упрека)32. Из разговоров с красноармейцами мы узнали, что их полк только что возвратился из Тобольской губернии после ликвидации грандиозного восстания, охватившего всю Западную Сибирь.
Эти двадцатилетние дети, все новобранцы — сибиряки, с невинным видом поведали нам жуткую повесть о том, как они “расколошматили” своих отцов, боровшихся за кровное крестьянское достояние. Мы искренно удивлялись тогда искусству Советского правительства, организовавшего усмирение крестьян руками их собственных сыновей. Барон не проявил никакого интереса к документам батальонной канцелярии. Он приказал сжечь все бумаги, а заодно и 4 миллиарда советских денежных знаков.
31 июля полковник Кастерин обратился к барону с просьбой освободить его от должности начальника штаба дивизии. Унгерн отпустил его в полк, а вакантную должность предложил полковнику Парыгину. “Идите ко мне начальником штаба”, — сказал барон — “Не думайте, что я бью всех начальников штаба. Вас я бить не буду”. “Да я и не позволю”, — возразил ему Парыгин. Характерным жестом барон вскинул голову и пристально посмотрел на полковника. “Вот вы какой? А я и не знал”. Парыгин решительно отклонил лестное предложение, сославшись на недостаточное образование. На эту должность был назначен Генерального штаба полковник Островский, состоявший до того времени штаб-офицером для поручений при генерале Резухине.
Из урочища Тамчи барон Унгерн вышел утром 1 августа и направился на восток, к г. Новоселенгинску, отстоящему в 30–35 верстах от Гусиноозерского дацана. В семи верстах от города дивизия остановилась. Отсюда барон отправил в город генерала Резухина, с приказанием уничтожить все средства переправы на нашей стороне.
После ухода бригады (3–й и 4–й полки) барон отошел на север, в урочище Цаган-Джемган. Вечером того же дня полки возвратились из экспедиции, и дивизия выступила в дальнейший поход на север, по тракту Новоселенгинск — Верхнеудинск. Генерал Резухин доложил, что к моменту подхода его к городу красные батальоны почти полностью эвакуировались на правый берег Селенги. На возвышенностях перед городом его обстреляла с большой дистанции рота красноармейцев. Но рота эта, не приняв боя, поспешно перебралась на девееровский берег в заранее заготовленной барже. Горожане рассказывали, что беглецы из дацана навели накануне столь отчаянную панику, что командир полка счел за благо немедленно ретироваться на противоположный берег реки. Унгерновцы стояли в городе 3–4 часа. Жители довольно радушно угощали их (ведь мы расплачивались полноценной валютой!), но держали себя подчеркнуто осторожно. Чувствовалось, что они до ужаса боятся и нас, и последствий нашего визита.
Утром 2 августа дивизия прибыла в Загустай. Так именуется урочище на северном берегу озера. Барон объявил здесь дневку. Длительная стоянка в Загустае объясняется не столько потребностью в отдыхе для лошадей, как тем, что настал час ответственного решения: барону требовалось время, чтобы получить все необходимые сведения и хорошенько обдумать свои дальнейшие шаги. Вполне достаточно было 260–280 верст похода по Забайкалью, чтобы посеять в душе барона сомнение в сочувственном отношении казаков к его идее возобновления борьбы против коммунистов. До очевидности также сделалось ему понятно, что весенние восстания повсюду основательно подавлены. Немного, таким образом, осталось надежд на долю барона… Что же ему следовало делать? Может быть, осуществить логичный для партизана акт взрыва железнодорожного моста у деревни Татаурово, до которого теперь было свыше 100 верст?
Вероятно, барон и держал в мыслях это намерение вплоть до того времени, пока не получил точных сведений о походе к Верхнеудинску 2–й бригады Кубанской дивизии. Это был очень серьезный противник, обладавший одинаковыми свойствами подвижности и, может быть, превосходящий нас по силе, потому что две трети бароновской дивизии состояло из монголов, китайцев и прочего небоеспособного материала. Отдавая приказание о предстоящем наутро выступлении назад, по западному берегу озера, барон сделал попытку “сохранить лицо”. Он довел до широкого сведения, что, конечно, он взорвал бы мост, если бы нашел это нужным. Но добровольно отказался от этого плана, так как полагал, что железная дорога потребуется для наступающих уже на Иркутск войск атамана Семенова.
