— Должны прийти из колхоза… Если без меня, хай берут Лорду. Хай всэ берут: и корм для нее, и сбрую, — всэ. Поспокойней будь.
Мать промолчала. С работы отец вернулся засветло. Не увидев во дворе санок, повозки и водовозни, он спешно прошел в сарай. Лорды тоже не было.
В хату не стал заходить. У крыльца приостановила мать — вся в слезах.
— Ужин готов, — сказала.
Отец не ответил, пошел в бригаду, — через улицу перейти. Возле правления колхоза гудела гурьба мужиков. В кругу их — Лорда. Иван Хитрый, широко расставив по-медвежьи косолапые ноги, нагибал ей голову и хватал за челку, а Санько Пикула поднимался на носках и, кряхтя, завязывал ей глаза какой-то черной тряпкой.
— Що це вы робите? — спросил отец.
— Да ты ж оце выростыв сатанюку! Не йдэ в колхозную конюшню, хоть ты сдохни! — забубнил Санько. — Мы ей тут и батога давали, и вожжами — нияк! Да оце решили — глаза ей завязать да тоди и вести…
— Ты лучше б себе кой-шо завязал… — ругнулся отец. Лорда услышала его голос и враз поставила уши. — Хиба ж так обращаются с лошадью?.. Лорда!
Лорда рванулась на дыбы. Иван упустил из рук повод. Санько, бросив тряпку, попятился. Мужики расступились.
Лорда подбежала к отцу, положила ему голову на плечо и всхрапнула. Он погладил ее, потрепал за гриву и пошел по двору. Лорда выгнула шею, ухватилась зубами за рукав отцовской фуфайки и пошла рядом.
Отец прошел по кругу двора, дошел до ворот на улицу и приостановился. В ворота был виден угол нашей хаты, окно с открытой ставней, распахнутая калитка. Лорда скосила глаз на улицу, бросила рукав, заржала и повернулась к отцу.
Примолкли мужики. Насторожились.
Отец повернул от ворот в глубину колхозного двора, прошел мимо мужиков молча в конюшню. Лорда пригнула голову в дверях и вошла вслед за отцом.
В конюшне он привязал ее поводом к станку. Лорда обнюхивала отца и тихо ржала.
Не глядя ей в глаза, он постоял, подождал, пока не просохли слезы, и вышел из конюшни один.
В колхозе отец делал вощину для пасек. Ездить на лошадях ему почти не приходилось. На Лорде ездили другие. Но она помнила отца. Когда привела жеребенка, никого не подпускала к себе. Позвали отца — он ухаживал за ней. После старался держаться от нее подальше. Только ржание ее слышал. И наяву — когда бывал возле конюшни, когда Лорда проходила мимо нашего двора. И во сне.
Слышал через многие годы.
В тридцать третьем голодали не одни люди. Голодала и скотина. Лорда ожеребилась во второй раз. Худючая была до невозможности. Лишь мослы торчали. И однажды в ночном напали на нее волки. Лорда не смогла отбиться, и они крепко порвали ее. Так крепко, что она не оправилась…
Много воды утекло с тех пор. Отец уехал в город, стал рабочим. Почти за полвека городской жизни никогда уже не имел дела с колхозным хозяйством, с лошадьми. А вот поди ж ты, увидит на экране опушку леса, пшеничное поле, табун на лугу — и сразу в воспоминаниях Лорда.
1980
Отец рассказывал.
Жил в нашем селе дед Поляк. По-уличному его так звали. А подлинная фамилия — Поляков. Здоровый необыкновенно. И, конечно, с чертячьей силищей. Было у него три сына. Один в одного, как на подбор. Плечистые, рослые. Все — в батька.
А семья была бедная. Кто побогаче — глядишь, дразнят поляковских ребят за что-либо. Это еще когда они мальцами бегали. Дед, бывало, поймает обидчика, снимет с него шапку и на выгон. А на выгоне на камнях амбары стояли. Посевное зерно хранили там. Так дед Поляк подойдет к амбару, поднимет за угол и положит шапку под основу.
Прибежит отец обидчика. Смык-смык, что поделаешь? Сил-то не хватает высвободить шапку.
Идет на поклон к деду.
— Ослобони малахай, Трохимыч! Сделай милость!
А дед усмехается в свои рыжие усы.
— Четверть самогонки поставите — ослобоню.
Несут ему четверть. Гуляет дед с такой же босотой, как сам. А обидчику порка дома.
Раз сыновья Поляка, уже подростки, поехали за снопами. Дед сидит возле хаты, дымит самокруткой. Подбегает на коне сосед.
— Диду, там сыны твои застряли в яру.
Дед тут же — палку в руку и подался на яр. Это верст семь с гаком. У самой чугунки, туда аж за Шпиль. А там, по-над яром, тучки бродили, видно было — добрый дождик опускался. Эх, не управились сыны до дождя.
Бежит и думу думает: «Боже мой, кобыляка задушится — соберу капиталу да ще куплю. Гарба сломается — ще зроблю. Да не дай же бог шо с хлопцами…»
Сынов растил дед в одиночку. Жинка, покойная Марфа Захаровна, лишь народила их да и попрощалась со всеми. Тиф скосил ее. Андрей Трофимович оставался вдовцом. Не нашел другой такой, как Марфа Захаровна. И вставала ранесенько, и за детворой приглядала. Хоть ели не всегда досыта, так ходили в чистоте. Сама шить выучилась, чтоб ребят водить опрятно. И не только своих — соседских обшивала. Труженица была. Шьет, бывало, пальтишко или кофтенку, так сто раз напялит на деревянную статую (как-то она мудрено ее называла) и уж оглядит кругом, подровняет да подошьет. Надо же, чтоб одежка сидела хорошо на человеке. Все соседи добрым словом поминали покойную… Где же сыщешь еще такую? Нет такой. Сподручней одному.
Встанет, бывало, дед утром, подойдет к статуе. А та статуя наряжена дедом в Марфино платье и фартук, повязана ее платком.
— Ты б, Марфуша, — скажет, — в хате подмела.
Молчит Марфа.
— Ну, да ладно, я сам, — скажет дед Поляк и возьмется за веник.
— Ты б, женушка, хлопцам завтрак сготовила…
Нет ответа.
— Ну, да я сам.
Дед закатывает рукава рубашки и становится к печи.
— Ты б, родная, детворе простынки простирала… Тоже не можешь? Ну, я сам!..
И так не один день, не один месяц, не один год. Менял дед одежду на статуе, а заботы не менялись, только все больше становилось их. И не знаешь, откуда придет новая. Вот вроде бы все, как должно быть. Так на ж тебе — вдруг беда с хлопцами?..
Ног не чует под собой — бежит дед на яр. Издали еще завидел — у криницы стоит арба. Ясно. Из криницы ручьишка вытекает. В непогоду преграда на дороге.
Подбегает. Пот со лба рукавом. Вздыхает облегченно. Колеса арбы по ступицу в грязи. И кобыла в грязюке выше колен. Но сыны, слава богу, живы-здоровы. Один дергает за вожжи и машет батогом над взмокшей кобылой. Двое других сзади подмогают. Арба же со снопами до неба — добрый воз наложили хлопцы! — ни с места.
Дед Поляк взял у сына вожжи.
— А ну, ступай и ты, сынок, назад. Подсоби.
И так ласково к кобыленке:
— Ну, голубушка! Ну, ще разочек. Эх, сестра, не те силы. Да? Ну, ладно-ладно. Не будем тебя мучить.
