А вот другая фраза Шершевского. «Он (Эйнштейн – М.А.) работает сейчас особенно напряженно над вопросами теории гравитации». Это сообщение было для Циолковского чрезвычайно интересным. И не только потому, что Эйнштейн пытался раскрыть тайны силы, которую предстояло преодолеть ракетам, не потому, что Константин Эдуардович сам отдал должное ее анализу в 1893 году, опубликовав статью «Тяготение как источник мировой энергии».
Теоретические разработки Эйнштейна невероятно сложны. Во многом они умозрительны. Циолковский же любил искать в опыте опору всем, пусть самым необычным, самым головокружительным гипотезам и теориям.
Я ничуть не удивился, обнаружив вырезанные Константином Эдуардовичем из «Правды» статьи А. Ф. Иоффе «Что говорят опыты о теории относительности Эйнштейна» и А. К. Тимирязева «Подтверждают ли опыты теорию относительности», «Опыты Дейтон-Миллера и теория относительности».
Обратите внимание: все эти статьи об одном – об опытной проверке теории относительности. Теоретические воззрения Эйнштейна были проверены в 1919 году. Астрономы дважды сфотографировали один и тот же участок неба. Один раз, когда солнце было вблизи этого участка, второй раз, когда оно ушло от него. И удивительное дело: звезды, казалось, сошли со своих мест. Так проявило себя могучее притяжение солнца, искривившее лучи света, пойманные фотопластинками.
А когда были сделаны подсчеты, оказалось, что степень искривления луча света, установленная опытным путем и рассчитанная по теории Эйнштейна, почти совпали. Ученые восхищались. Эйнштейн же ограничился лишь одной фразой:
– Я не ожидал ничего другого...
Циолковскому хотелось знать об Эйнштейне как можно больше. Верный своей манере выделять главное, Константин Эдуардович подчеркивает в письме Шершевского слова: «Человек он милый, веселый, простой». Легкий след карандаша рассказывает нам, как старался Циолковский представить себе облик того, кто сокрушил устои ньютоновской физики.
Связь между массой и энергией, неизвестная старой физике. Полное переосмысливание законов времени и пространства. Разработка новой теории тяготения. Таковы лишь некоторые из важнейших выводов Эйнштейна. Спустя много лет они, вероятно, принесут свои плоды великому делу покорения космоса – главному делу жизни Циолковского.
Было бы странно, более того – противоестественно, если бы Константин Эдуардович не испытывал уважения к Эйнштейну. Но, как мы знаем, в науке для Циолковского не существовало непререкаемых авторитетов. Вот почему закономерно свидетельство Льва Кассиля в статье «Звездоплаватель и земляки» о том, что Циолковский писал ему письма, «где сердито спорил с Эйнштейном, упрекая его ...в ненаучном идеализме». Прочитав эти строчки, я тотчас же позвонил Л. А. Кассилю. Меня интересовал единственный вопрос:
– Как познакомиться с письмами Циолковского?
Увы, случилось непоправимое: письма погибли. И тогда я внимательно перечитал письма Константина Эдуардовича В. В. Рюмину, копии которых любезно передала мне Т. В. Рюмина. Одно из них частично отвечало на мой вопрос. B апреле 1927 года Циолковский писал Рюмину: «Меня очень огорчает увлечение ученых такими рискованными гипотезами, как „эйнштейновская“. Почему столь нелестен отзыв Циолковского? К сожалению, прямого ответа найти пока не удалось. Что же касается ответа косвенного, то его с предельной четкостью сформулировал в своей статье „Наука и время“ академик Арцимович. „Научный работник пожилого возраста, – писал академик Арцимович, – в большинстве случаев смотрит на науку сегодняшнего дня с точки зрения тех идей, на которых складывалось его мировоззрение в годы, когда он достиг научной зрелости и сделал свои лучшие работы“.
В том, что Циолковский не был исключением из правила, выведенного академиком Арцимовичем, убеждает интересная деталь. Журналистка Е. Кузнецова, побывавшая в тридцатых годах у Циолковского с группой кинематографистов, готовившейся к съемкам фильма «Космический рейс», рассказывает, как Константин Эдуардович сказал о себе:
– Я ученый девятнадцатого века!
Да, это было честное признание. Старому ученому, воспитанному на ньютоновской физике и сделавшему с ее помощью свои бессмертные, открытия, пришлось бы совершенно перестроить мышление, чтобы стать на позиции Эйнштейна.
По мере того как Циолковский знакомился с теорией Эйнштейна, ему становилось все труднее и труднее солидаризироваться с ее создателем. Уж больно смелые выводы позволяла делать эта теория! Примером тому история с «красным смещением».
История эта действительно производила впечатление. Она началась с того, что американские астрономы В. Слайфер и Э. Хаббл обнаружили смещение линий на спектрах света далеких галактик. Линии сдвинулись к красному концу; причем их смещение было тем больше, чем дальше располагалась галактика. Анализ наблюдений американцев привел советского ученого А. А. Фридмана к выводу (который разделяют и его современники), что галактики разбегаются со скоростью около 120 тысяч километров в секунду. Расчетами Фридмана не замедлил воспользоваться бельгийский математик аббат Жорж Лемэтр. В 1927 году он выдвинул гипотезу возникновения вселенной из точечного «атома-отца». От такой, с позволения сказать, гипотезы до мыслей о сотворении мира богом рукой подать. И вот что интересно. Поначалу не согласившись с Фридманом, Эйнштейн после знакомства с письмом, которое прислал ему Фридман, публично признал неправоту своей критики. Эйнштейн писал в немецком «Физическом журнале», что признает свою первоначальную неправоту и считает «результаты господина Фридмана правильными и исчерпывающими». Однако если согласиться с выводами А. А. Фридмана, вселенная после неслыханного расширения должна была бесконечно сжиматься. Миру предстояла гибель!
Более чем через четверть века советские ученые, доктора наук Е. М. Лифшиц и И. М. Халатников занялись исследованием расчетов А. А. Фридмана и установили, что кончина мира, вытекавшая из уравнений, просмотренных Эйнштейном, представляет собой лишь следствие допущенных упрощений.
Разумеется, Циолковский не мог знать о выводах, к которым спустя много лет после его смерти придет наука. Но, быть может, согласие Эйнштейна с неотвратимо разбегающейся вселенной укрепило отрицательное отношение Константина Эдуардовича к взглядам великого физика.
И все же, во многом не соглашаясь с Эйнштейном, Циолковский внимательно следил за его работами. Бесспорно и другое: Эйнштейн тоже заинтересовался удивительным русским из маленького городка Калуги.
Казалось бы, что могло связывать столь разных людей, как Эйнштейн и Циолковский? И тем не менее интерес главы мировой физики к скромному учителю из Калуги вполне объясним. Его объясняет нам сам Эйнштейн.
