— Ой, — охнула тетя Нюра, — значит, убег! — Она сорвала с шеи платок, заплакала и опустилась на землю. — Убег! Убег! — повторяла она. — Это я виноватая…
Она вскинула к милиционеру зареванное лицо.
— А словят, Игнат, посадить могут?
— Могут, — ответил Игнат, будто извиняясь, — по нонешним строгостям могут. Да еще горох чертов!
Тетя Нюра словно только услышала про это.
— Какой еще горох? — крикнула она и вскочила. — Какой горох?
Милиционер стоял, опустив голову, и ковырял култышкой мягкую землю.
— Николка! — крикнула тетя Нюра. — Какой горох? — К нам стали подходить колхозницы. Они останавливались поодаль и слушали.
Я вздохнул поглубже. Вот какой этот главбух проклятый, оказывается. Не поленился, значит, слазить в огород к Ваське, пока дома никого нет, посмотрел, растет ли горох.
— Это я, — произнес я дрогнувшим голосом, — арестуйте меня!
Милиционер удивленно оглядел меня по частям! сперва штаны, потом живот, потом голову с кепкой блинчиком.
— Арестуйте! — повторил я. — Васька тут ни при чем. Это я горох рвал.
— А много? — осторожно спросил милиционер.
— Два кармана! — ответил я. — А Васька меня отговаривал! А я его не послушался!
Милиционер плюнул.
— Чертов Макарыч, — сказал он, — я думал, два мешка.
— И чо к пареньку пристали! — проговорила старуха с веселыми глазами. Коленки она уже снова обмотала мешковиной и походила на пугало — руки бы ей только раскинуть да встать неподвижно. — Он вить работает вон как! Снопы возит! Жал намедни! Дак чо, ему гороху карман набрать нельзя?
Тетки, окружившие нас, загудели, закивали головами, но одна вздохнула:
— Охо–хо, с этим Макарычем лучше не путаться, под какой хошь закон подведет.
— Ребенка–то? — удивилась Маруськина бабка. — Да что мы, безголосые али как? — В руке она держала поварешку и трясла ею, будто хотела врезать Макарычу по лысому лбу этой штуковиной.
Подошел бригадир, сытый и веселый. Ничего он не слышал, про что тут толковали.
— А ну, граждане бабы, поехали дальше, пока вёдро. Не дай бог, дожж зарядит.
Тетки стали расходиться.
Кто–то тронул меня за кепку. Я поднял голову. Милиционер уже сидел на лошади.
— Садись! — сказал он мне печально, я просунул ногу в свободное стремя и обреченно сел сзади него. — Держись за меня, — велел одноногий усач, и я его обнял.
Женщины приветливо махали мне.
— Не боись, паренек, — крикнула старуха, обвязанная мешковиной. Махнула рукой голоногая Маруська. Мелькнули мимо общий чан, молотилка и спешащий к ней бригадир. Сверху, с лошади было далеко все видно.
— Вот что, паренек, как тя… — сказал милиционер.
— Колька, — ответил я, крепясь.
— Ежели пытать будут про горох, говори, что ничего не знаешь. Не брали, мол, никакой горох. Вас ведь только один Макарыч видел?
Я кивнул.
Тетя Нюра шагала рядом с конем и глядела на меня заплаканными глазами.
«Кругом какая–то чушь, — думал я, — горох этот проклятый, Васька куда–то сбежал…»
— Теть Нюр! — сказал я, стараясь ее успокоить. — Да вы не волнуйтесь. — Она взглянула на меня как на спасителя. Как на святого, который тут на лошадиной спине трясется. — Горох рвал я, Васька ни при чем, а сбежать он не мог, что вы! Он, наверное, на Белой Гриве пашет!
Я вспомнил двух изможденных теток и старую лошадь, вспомнил, как глядел на них Васька, когда мы уходили и все оборачивались с горы, как он поджимал губы и шевелил желваками.
— На Белой Гриве? — удивился милиционер. — А ты откуда знаешь? Говорил он тебе, что ли?
— Да нет, — удивился я его непонятливости. Хотя откуда ему было понять? — Не говорил. Просто мы с ним туда ездили, там две женщины пашут, а поле — ого–го!
Тетя Нюра всхлипнула, то ли на радостях, что Васька еще, может, не сбежал, то ли от горя — пропал все–таки.
— Не реви, не реви, — успокоил ее Игнат, — сейчас доставлю вас и туда сгоняю.
— Будь чо будет! — проговорила вдруг тетя Нюра, вытирая глаза. — Будь чо будет, только бы не убег! — Она вздохнула. — В жисть тогда перед Иваном не отвечу.
Я знал, что Иваном звали Васькиного отца, и удивился — он же погиб. Милиционер взглянул на нее сверху, промолчал, цокнул на коня.
— А ты это всерьез, Анна? — спросил, помолчав, он, и я опять удивился. Оказывается, тетю Нюру зовут так по–простому, а настоящее имя у нее Анна. — «Анна! — подумал я. — Красивое имя. Как у королевы какой».
— Ох, Игнат, — ответила тетя Нюра, — что тебе и сказать, не знаю. Боюсь, не поймешь ты меня, засудишь, ведь ты воевал, даже ногу на войне потерял, значит, понять не захочешь.
Я слушал этот разговор вполуха, не очень вдумываясь в него. Все мне тюрьма мерещилась и строгий суд, где на стене висит герб СССР.
— Отчего? — ответил Игнат негромко. — Или думаешь, я там, на фронте, с ногой вместе и душу потерял?
— Значит, понимаешь? — тетя Нюра взглянула на него удивленно, обрадованно.
— Я–то пойму, но, оно конешно, поймут не все, — ответил Игнат, — даже ваш брат, бабы.
— Да уж я назад повернула, — ответила тетя Нюра, опуская голову. — У меня ведь Васька уже жених.
— Жених–то жених, да и ты–то ведь не старуха. Старух у нас и так полно, зачем тебе–то к ним приставать. Разве мало у нас и без того горюшка? Мертвые не встанут, а живым надо жить, не в могилу глядеть, не маяться, себя не гнести. — Милиционер вздохнул, мы проехали немного молча. — Будь бы я на Ивановом месте, Анюта, — сказал он, наклоняясь с лошади к тете Нюре, — не вернись бы я с фронту, я бы тебя понял и, будь воля, так бы и сделать велел.
— Игнат, Игнат! — воскликнула тетя Нюра, разглядывая загорелое и обветренное лицо милиционера. — Вон ты какой! Я и не знала! — Она взялась за седло и шла близко к лошади, не отрывая взгляда от милиционера. — Ну спасибо тебе, что не укорил от всего мужицкого племени! Да уж теперь все решено, и главный прокурор тут не я, не ты, не бабы, а сын мой, Васька.
Что–то мудрено они выражались. То Ваську ловят, то Васька прокурор.
Мы въехали в деревню, и милиционер остановился возле Васькиной избы. Я сидел и слезать не собирался, потому что понимал, моя дорога дальше. В колхозную контору или того хуже.
Тетя Нюра повернула кольцо в двери.
— Ну а ты чего? — обернулся ко мне милиционер.
— А чего? — удивился я. Он догадался, что я жду дальней дороги, и расхохотался.
— Слезай давай! — крикнул он весело. — Приехали! — И добавил, обращаясь к тете Нюре: — Ну так я на Белую Гриву.
— Обожди! — ответила тетя Нюра. — Жарко! Зайди, кваску попей!
Я сполз с лошадиной спины и вошел в избу. Наклоняя голову, чтобы не удариться, как в первый раз, о притолоку, я ткнулся прямо в тети Нюрину спину — она переступила порог и тут же остановилась. Я высунулся из–за нее: за столом как ни в чем не бывало сидел Васька и жевал хлеб, запивая его молоком. Говорил же я, никуда он не денется!
