В этот момент Халтурин закашлялся так, что рабочие в испуге повскакали с мест, бросились к Степану, уложили его на лавку. Этот чахоточный кашель, кровь на губах говорили им больше, чем слова письма. Казалось, Россия надрывается в приступе смертельной болезни, истекает кровью народной.
Когда Халтурин немного оправился, Добров предложил разойтись, чтобы не тревожить Степана Николаевича. Но Степан запротестовал.
— Читай дальше.
Добров повиновался.
— «Из такого положения может быть два выхода: или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или добровольное обращение Верховной Власти к народу. В интересах родной страны, во избежание напрасной гибели сил, во избежание тех самых страшных бедствий, которые всегда сопровождают революцию, Исполнительный Комитет обращается к Вашему Величеству с советом избрать второй путь. Верьте, что как только Верховная Власть перестанет быть произвольной, как только она твердо решится осуществить лишь требования народного сознания и совести — Вы можете смело прогнать позорящих правительство шпионов, отослать конвойных в казармы и сжечь развращающие народ виселицы. Исполнительный Комитет сам прекратит свою деятельность, и организованные вокруг него силы разойдутся для того, чтобы посвятить себя культурной работе на благо родного народа. Мирная идейная борьба сменит насилие, которое противно нам более, чем Вашим слугам, и которое практикуется нами из печальной необходимости.
…Мы не ставим Вам условий. Пусть не шокирует Вас наше предложение. Условия, которые необходимы для того, чтобы революционное движение заменилось мирной работой, созданы не нами, а историей. Мы не ставим, а только напоминаем их.
Этих условий, по нашему мнению, два:
1) Общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, но исполнение гражданского долга.
2) Созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями.
Считаем необходимым напомнить, однако, что легализация Верховной Власти народным представительством может быть достигнута лишь тогда, если выборы будут произведены совершенно свободно. Поэтому выборы должны быть произведены при следующей обстановке:
1) Депутаты посылаются от всех классов и сословий безразлично и пропорционально числу жителей.
2) Никаких ограничений ни для избирателей, ни для депутатов не должно быть.
3) Избирательная агитация и самые выборы должны быть произведены совершенно свободно, а потому правительство должно в виде временной меры, впредь до решения народного собрания, допустить:
а) полную свободу печати,
б) полную свободу слова,
в) полную свободу сходок,
г) полную свободу избирательных программ.
Вот единственное средство к возвращению России на путь правильного и мирного развития. Заявляем торжественно, пред лицом родной страны и всего мира, что наша партия с своей стороны безусловно подчинится решению Народного Собрания, избранного при соблюдении вышеизложенных условий, и не позволит себе впредь никакого насильственного противодействия правительству, санкционированному Народным Собранием.
Итак, Ваше Величество, — решайте. Перед Вами два пути. От Вас зависит выбор. Мы же затем можем только просить судьбу, чтобы Ваш разум и совесть подсказали Вам решение, единственно сообразное с благом России, с Вашим собственным достоинством и обязанностями перед родной страной.
Исполнительный комитет, 10 марта 1881 г.».
Когда Добров замолчал, взгляды рабочих остановились на Халтурине. Собравшись с силами, Степан поднялся с лавки, зябко поежился, потрогал ладонями печь и прерывающимся голосом сказал:
— Вот оно как получается, начали-то во здравие, а теперь отходную поют за упокой. Ведь все эти годы борьбы во имя чего люди на виселицы шли-то? Во имя социализма. А в письме о нем ни слова не промолвлено. Нас революционерами величают, а царю предлагают меры, как революции избегнуть, милости от него ждут. Как же, дождутся милости! Мы, рабочие, еще когда предлагали добиваться свобод всяких, но разве мы их выпрашивали у царя? Вот и выходит, что выдохлись народовольцы, вышли все, а кто остался, тот с либералами да с Лорис-Меликовым теперь заодно быть смогут.
— Как же так, Степан Николаевич, выходит, нет у нас ныне революционеров настоящих, одни либералы поганые остались?
— Неверно! Есть. А ты, а те, кто здесь в комнате и еще десятки тысяч на заводах и фабриках, — вот они настоящие революционеры. Рабочий люд настоящую революцию совершит, а всех царей, чиновников, хозяев в шею прогонит, свою власть на земле устроит. Только бороться за эту власть надобно, а не письма писать. Сейчас и бомбы и револьверы хороши будут, раз слова не доходят. Я вон раньше против террора был, а теперь за него, иначе народ нам не поверит, скажет — испугались, прощения да подаяния выпрашиваете.
— Слова, Степан Николаевич, тоже нужны, если они правильные. К слову рабочий, ой, как прислушивается. — Добров обвел взглядом притихшее собрание. Рабочие одобрительно кивали головами. Было что-то в словах Халтурина такое, с чем они не могли согласиться до конца, хотя, так же как и он, считали, что нужно бороться, а не выпрашивать подачки у царя. Но как бороться? На этот вопрос рабочие могли бы ответить очень туманно, хотя чувствовали, что террор не тот метод, которым нужно действовать.
Крепко задумавшись, покидали кружковцы домик Доброва. Халтурин остался у него на ночь. Добров сообщил Степану о том, что оставшиеся на свободе члены комитета перебрались в Москву и ищут Халтурина. Вчера к Доброву заходил московский народоволец Теллалов и просил разыскать Степана. Теллалов должен был вновь зайти к Доброву на следующий день, чтобы встретиться у него с Халтуриным.
Местопребывание Исполнительного комитета было перенесено из Петербурга в Москву не из каких-либо «высших» соображений, а просто в силу печальной необходимости. Петербург стал ловушкой для тех членов комитета, которые еще не попали в лапы полиции. Они не могли показаться на улицах города, кто-то, кто знал каждого из них в лицо, выдавал их полиции. Конечно, этот переезд нанес существенный ущерб делам народовольческой партии. Петербург — центр государственной жизни страны, ее интеллект, средоточие литературных сил, сплоченного ядра пролетариев, студенческий улей. В нем жила непрерывная революционная традиция, начиная с декабристов. В Москве этой традиции не было, не было здесь и передовых рабочих, мало учащейся молодежи. С перемещением Исполнительного комитета в Москву Петербург в революционном смысле низводился на степень провинции: отныне там должна была существовать только местная группа, а Москва превращалась в революционную столицу, но без тех духовных и материальных ресурсов, которыми обладал Петербург.
