А между тем для Халтурина в создавшейся обстановке террор представлялся единственно реальным выражением борьбы революционной, и всякий отход от него он теперь считал изменой делу революции, стремлением к компромиссу с правительством и либералами.
В такой позиции, занятой Степаном Николаевичем, была своя логика и последовательность. Революционность народовольцев после 1 марта убывала, они искали связей с либералами, открыто говорили о конституции, дарованной сверху царизмом. Эти разговоры возмущали Степана, он считал их предательством, звал к революционной борьбе. По мнению Халтурина, проявлением революционности должно быть открытое единоборство с оружием е руках. Другими словами, если Халтурин и заблуждался в оценке террора как средства революционной борьбы, то его непримиримость, его революционность не претерпела каких-либо изменений, он был последователен в ней до конца. И опять-таки, став убежденным террористом, Степан Николаевич тем самым противопоставил свою революционность либеральной хилости начавших вырождаться народников.
Вот почему, возглавив пропаганду среди рабочих Москвы, Халтурин чувствовал неудовлетворенность, а все время ухудшающееся здоровье, приближение неминуемой смерти от чахотки заставляло торопиться, искать дела, результаты которого проявились бы немедленно.
Халтурин возглавил издание «Рабочей газеты», тоже перенесенное из Петербурга в Москву и поместившееся со всей типографией на конспиративной квартире. Рабочая группа во главе с Халтуриным намечала содержание номеров газеты, добывала материалы. Комиссия из трех человек ее редактировала.
Халтурин успел подготовить выход двух номеров газеты, пока типографию устраивали, но типография была выслежена и разгромлена полицией. Таким образом, в Москве так и не вышло ни одного номера «Рабочей газеты».
* * *
В конце октября 1881 года из Одессы в Москву приехала Вера Фигнер. Она была единственной уцелевшей из основателей Исполнительного комитета.
Новое направление в работе комитета пришлось не по духу Вере Николаевне, ей казалось, что исполком пренебрег заветами героически погибших от руки царских палачей Желябова, Перовской, Осинского, Квятковского. Ведь они завещали расширять борьбу террористическую, не давать правительству ни минуты передышки, будить выстрелами и взрывами спящую Россию, вселять надежды и уверенность в сердца колеблющихся и ожидающих. А тут? Вера Николаевна была недовольна. Пускай 1 марта не принесло освобождения от царизма, но ведь Исполнительный комитет в своих изданиях неоднократно заявлял, «что цареубийство будет производиться систематически и оружие не будет сложено до тех пор, пока самодержавие не сдастся и свободные учреждения не заменят царского режима».
Ей вяло возражали, и только Халтурин, которого Фигнер с удивлением и радостью приветствовала как нового члена исполкома, разделял ее мысли и настроения.
Фигнер пыталась уговорить членов исполкома:
— Вы упускаете, если уже не упустили, время для действия. Вы говорите, что для нового цареубийства у нас нет сил. А ведь общество ждет его, верит, что затишье наступило перед новой грозой. Смотрите, прошло слишком много времени, устанут ждать и склонят головы перед Победоносцевым и его реакционными клевретами. Не теряйте же дни. Нам еще верят даже такие прозорливые люди, как Глеб Успенский. Я видела его недавно, и он сказал мне в своей обычной шутливо-метафорической форме: «Что-то с нами теперь сделает Вера Николаевна?» Вера Николаевна это не я, а Исполнительный комитет.
Правительство тужится, оно повесило наших незабвенных товарищей, издало манифест о незыблемости самодержавия, изгнало Лорис-Меликова, Милютина, Абазу, показывая тем самым, что даже такие либеральные пигмеи ему не по душе, что все должно оставаться по-старому. А между тем почему новый император не короновался, нарушив 300-летнюю традицию русских царей, — боится, нас боится. Прислушайтесь, какие сказочные слухи ходят в публике о нас. Говорят, что в Москве, в ожидании будущей коронации, наняты помещения, из которых ведутся подкопы, чтобы взорвать коронационное шествие, заняты чердаки, чтобы с них бросать бомбы. Московский обыватель с выпученными от страха и любопытства глазами твердит на ухо своим кумовьям, что Кобозев[6] взял подряд на устройство праздничной иллюминации в Москве и взорвет всех: и царя и тех, кто с ним будет. Мы не оправдываем надежд. Твердим, что нет сил, но ведь об этом знаем только мы, общество же считает нас вершителями судеб России. Нельзя взорвать царя, засевшего, как в осаде, в Гатчине, давайте убьем его ближайших помощников, его опричников. Одесские товарищи поручили мне просить Исполнительный комитет организовать убийство военного прокурора юга России Стрельникова. Это имя известно каждому из нас, ненавистно всем, а от себя я хочу напомнить, быть может, некоторые товарищи и не знают, что еще Валериан Осинский, всходя на эшафот, завещал нам месть этому опаснейшему для партии сатрапу. Пора исполнить завещание, и пусть убийство Стрельникова будет тем первым громовым ударом той бури, которую ждет Россия.
Эту взволнованную, страстную речь Вера Николаевна произнесла на очередном совещании Исполни: тельного комитета. И ей удалось расшевелить собравшихся. Халтурин же просто загорелся. Когда встал вопрос, кого послать в Одессу для убийства Стрельникова, Степан Николаевич настоял, чтобы послали его, — он знает Одессу, в Одессе его товарищи по Северному союзу, они помогут. Халтурин готов был хоть сейчас выезжать на юг, но Исполнительный комитет решил, что сначала Фигнер вернется в Одессу, выяснит обстановку и тогда сообщит о дате приезда Халтурина. А пока Степану Николаевичу предложили продолжать начатую работу по налаживанию типографии. Халтурин подчинился неохотно и исподволь стал готовиться к отъезду. Фигнер уехала, а в начале декабря сообщила, что Стрельников скоро приедет в Одессу из Киева. 29 декабря Халтурин выехал на юг.
ГЛАВА X ПОСЛЕДНЕЕ СВЕРШЕНИЕ
Широко, разгульно празднуют в России Новый год.
Одесса же всегда отличалась своими веселыми, озорными нравами. 31 декабря многие одесские обыватели и чиновники никак не могли еще с рождества опохмелиться, а тут новый праздник… На улицах слякотно, промозгло, но за ярко освещенными окнами домов сверкают убранные елки, рестораны и кабаки полны, дым коромыслом будет стоять в них до 11 часов вечера, когда подгулявшие посетители заспешат по домам или в гости, чтобы в кругу близких встретить торжественную минуту рождения нового года. У ребят праздникам нет конца, даже всегда голодные, оборванные босяки с Молдаванки чувствуют себя почти сытыми — им кое-что перепадает с обильного стола господских домов. Дед-мороз приготовился к обходу квартир, где живут счастливые барчуки, получающие от него подарки.
