Говорят, в Пажеском корпусе один паж пожурил другого за непочтительное высказывание в адрес России:
— Какой же вы после этого сын отечества!
И услышал в ответ название двух периодических изданий:
— Я не «Сын Отечества», я «Вестник Европы».
Однако прошло несколько десятилетий, и русские писатели, учёные, художники, композиторы получили мировое признание. Прав оказался Свиньин. Увы, ему не довелось убедиться в этом.
…Много воды утекло с той поры, грандиозные изменения происходили в государстве Российском, а в прошлом веке и вовсе преобразился общественный уклад, обновилась вся социальная структура империи, преобразованной в СССР. Но в памяти поколений Свиньин остался странной и нелепой фигурой безудержного враля, квасного патриота, помещика-ретрограда и реакционера.
Автор знаменитого в XIX веке памфлета «Дом сумасшедших» литератор Л. Ф. Воейков выразился о нём так:
Вот чужих статей писатель
И маляр чужих картин,
Книг безграмотный издатель,
Северный орёл — Свиньин.
Он фальшивою монетой
Целый век перебивал
И, оплёванный всем светом,
На цепи приют сыскал.
Вот уж поистине «злые языки страшнее пистолета». По странной прихоти судьбы чаще всего именно демократы и либералы клеветали на своих политических оппонентов. И если его допустимо называть «маленьким лгуном», то они не гнушались и большой ложью. Ведь писал-то свои статьи Свиньин сам, так же как рисовал картины.
Когда знакомишься с его биографией и трудами, то всё более отчётливо возникает в сознании образ образованного, мужественного, много испытавшего и повидавшего русского человека, не обделённого талантами.
Возможно, он был слишком увлекающейся, отчасти авантюрной и чудаковатой натурой. Порой старался ошеломить слушателей небылицами. Но не гонялся за выгодой или славой, подобно большинству авантюристов, и не стремился достичь высот на каком-то одном, как тогда говорили, поприще. Но и того, что он создал, достаточно, чтобы имя его — не слишком благозвучное — произносили с уважением.
Михаил Михайлович Долгоруков (1790–1841), дальний потомок князя Московского, наглядно демонстрировал вырождение знатных родов и прославился как отменный самодур.
А. И. Герцен писал: «Князь Долгоруков принадлежал к аристократическим повесам в дурном роде, которые уже редко встречаются в наше время. Он делал всякие проказы в Петербурге, проказы в Москве, проказы в Париже. На это тратилась его жизнь. Это был… избалованный, дерзкий, отвратительный забавник, барин и шут вместе. Когда его проделки перешли все границы, ему велели отправиться на житьё в Пермь».
Местное «высшее общество» было обрадовано прибытием из столицы столь важной персоны. Приехал он на двух каретах: в одной сам с собакой Гарди, в другой повар с попугаями. Он устраивал роскошные приёмы, был хлебосолен, хотя порой позволял себе сумасбродные выходки. Появилась у него и премилая любовница из местных барышень. Однако она имела неосторожность из ревности наведать его утром без предупреждения и застала его в постели с горничной.
На гневные упрёки обманутой любовницы он встал, накинул на плечи халат и снял со стены арапник. Поняв его намерения, она бросилась бежать, он — за ней. Сцена завершилась на улице при свидетелях. Нагнав её, он хлестнул несколько раз свою обидчицу и, успокоившись, вернулся домой.
«Подобные милые шутки, — писал Герцен, — навлекли на него гонение пермских друзей, и начальство решилось сорокалетнего шалуна отослать в Верхотурье. Он дал накануне отъезда богатый обед, и чиновники, несмотря на разлад, всё-таки приехали: Долгорукий обещал их накормить каким-то неслыханным пирогом.
Пирог был действительно превосходен и исчезал с невероятной быстротой. Когда остались одни корки, Долгорукий патетически обратился к гостям и сказал:
— Не будет же сказано, что я, расставаясь с вами, что-нибудь пожалел. Я велел вчера убить моего дорогого Гарди для пирога.
Чиновники с ужасом взглянули друг на друга и искали глазами знакомую всем датскую собаку: её не было. Князь догадался и велел слуге принести бренные остатки Гарди, его шкуру; внутренность была в пермских желудках».
После столь отменной шутки Долгорукий весело и торжественно отбыл в Верхотурье, отрядив специальную повозку курятнику. Делая остановки на почтовых станциях, он собирал приходные книги, перепутывал их, подправив даты отъезда и приезда, после чего возвратил, приведя в замешательство всё почтовое ведомство.
Подобные шутейства демонстрируют не столько барские причуды, сколько наглость самодура, уверенного в своей безнаказанности по причине своего привилегированного положения и возможности откупиться от «слуг закона». Причуды такого рода сошли на нет после отмены крепостного права и общей либерализации российского общества. А во времена Фёдора Толстого или упомянутого Долгорукова была возможность проявлять свои дурные наклонности.
На них не оказывало благотворного влияния учение Иисуса Христа. Это лишний раз доказывает важность не формальной принадлежности к той или иной религии, а внутреннего убеждения, веры в высокие идеалы и следование им по мере собственных сил. Даже в том случае, когда самодур проявлял необычайную набожность, она выглядела не столько подлинной верой, сколько суеверием, формальным исполнением обрядов.
Один из примеров такого рода привёл писатель С. Н. Шубинский, подробно изложивший историю помещика XVIII века Василия Васильевича Головина. Она показывает, в частности, некоторые нравы патриархальной России, о которой в наше время имеются весьма искажённые представления.
Василий Васильевич оставил после себя «Записки бедной и суетной жизни человеческой». Следовательно, имел в виду оставить назидание потомкам. Ему в молодые годы трудно давалось учение в недавно учреждённой Морской академии. По болезни он получил годичный отпуск и успел за это время жениться — в 21 год — на богатой вдове княгине Евдокии Кольцовой-Масальской, урождённой Хитрово.
Жизнь его складывалась непросто. Довелось ему пережить гнев царицы Екатерины Алексеевны, при которой он был в должности камер-юнкера, арест и ссылку. Позже, при «бироновщине» его по какой-то причине арестовали, жестоко пытали и посадили в темницу. Он был освобождён благодаря огромной сумме, потраченной его супругой ради этой цели.
Несчастья, испытанные Василием Васильевичем сделали его подозрительным, замкнутым, чудаковатым и набожным до суеверия. Большую часть года он проводил в своём Новоспасском имении. Вставал ещё до восхода солнца, прочитывал полунощницу и утреню вместе с дьячком своим Яковом Дмитриевым. Затем являлись к нему с докладами и рапортами дворецкий, ключник, выборный и староста — по команде горничной девушки испытанной честности, Пелагеи Петровны Воробьёвой.
