Вот, кстати, одна из причин известной фразы графа Воронцова. Многоопытный царедворец 24 марта 1824 года отослал из Одессы в Петербург письмо к министру иностранных дел Нессельроде, рассчитанное на то, что оно будет доложено царю. Свою просьбу об удалении Пушкина из Одессы наместник подкрепил вдвойне угодливым выпадом: здесь, мол, находятся люди, которые вредно влияют на Пушкина, превознося его талант, в то время как «он всего лишь слабый подражатель малопочтенного образца – лорда Байрона».
Странным образом с именем Владимира Васильевича Измайлова связаны не только первые литературные шаги Пушкина, но и последние.
За год до своей кончины (он умер в апреле 1830 года) В. В. Измайлов подал министру Ливену прошение о том, что хотел бы издавать новый журнал. Последовал отказ, крайне грубый по тону и по существу. Измайлову предлагался выбор: либо взять прошение обратно, либо… быть уволенным со службы.
Между тем, у неродившегося журнала уже имелось название. «Современник».
Совпадение с названием пушкинского «Современника» вряд ли случайное. П. А. Вяземский, принимавший участие в замысле Измайлова, по всей вероятности, сообщил Пушкину предполагаемое название.
Значит, избирая имя журналу, Пушкин тем самым отдал дань памяти «чистого Писателя и чистого человека».
Прошло более полугода после кончины Владимира Васильевича.
В «Литературной газете», во главе которой стояли Дельвиг и Пушкин, некролога об их «первопечатнике», первом редакторе-издателе, об Измайлове, почему-то все не было.
Однако он появился в ближайшем номере (дата цензурного разрешения 12 декабря 1830 года), вышедшем после приезда Пушкина из Болдина в Москву.
Похоже, что к заключительной части статьи руку приложил сам Александр Пушкин. Эта часть полностью отделена от предыдущего текста при помощи знака тире. Тире нередко играло роль «большой точки», то есть, экономя место, как бы разбивало текст на абзацы.
Именно в такой роли этот знак постоянно встречается в письмах Пушкина, знаменуя переход к новой теме, новому разделу или пункту, и заменяя собой целую фразу, примерно такую: «А теперь поговорим о другом».
Нам тоже придется «поговорить о другом». Не собираемся ли мы каждую разумную фразу, напечатанную в любом номере «Литературной газеты» за 1830 год, приписать непременно Пушкину?
Что ж, послушаем суждения академика В. В. Виноградова. На протяжении более ста страниц книги «Проблема авторства и теории стилей» (М., 1961), посвященной определению анонимных текстов по их словарю и стилю, Виноградов ведет речь как раз о Пушкине. И не вообще о Пушкине, а исключительно о его участии в «Литературной газете» 1830–1831 годов. В частности, он говорит:
«Не подлежит сомнению, что… Пушкин… подверг многое из чужих литературных материалов редакторско-стилистической правке, состоящей нередко из нескольких строк, в отдельных случаях резко выделяющихся по стилистическим признакам.
«Совершенно в стиле и в духе публициста Пушкина самая манера замаскировавшись, наносить удары со стороны и защищать литературное дело самого Пушкина».
Вернемся к тексту некрологической статьи. В ее концовке заметна намеренная стилизация под несколько затрудненный старомодный слог. Но мастерство полемики, но высокое душевное горение – все заставляет предположить участие Пушкина.
«– Остается указать нашим новым Аристархам на его критику, здравую, водимую изящным вкусом, знанием и прямодушием; в которой дышит одно стремление к пользе и успехам просвещения; которой чуждо всякое суетное домогательство и всякая личность. Сколько было людей, и даже с превосходными дарованиями, которых частные виды заставляли иногда хвалить Мидасов; но Измайлов согласился бы скорее умереть от стужи и голода, нежели до такой степени унизить в себе сан Литератора, сего просветителя человечества. Мы видали и мнимых ценителей дарований, которые в первой тетрадке своей до того превозносят ваш талант, что заставляют краснеть вас самих; во второй унижают его с одинаковой неумеренностию; а в третьей – снова превозносят: кто смеет упрекнуть в этом память Измайлова?
Ныне вошло в употребление называть подражанием сходство в мыслях и чувствах одного человека с другим; и так, следуя сему употреблению, или, лучше сказать, злоупотреблению слов, скажем, что он подражал Карамзину не в одном слоге, но и в участии, которое принимает патриот в судьбе своих сограждан…. – одним словом, он подражал Карамзину, ибо подобно ему, остался, до последней минуты жизни, и чистым Писателем и чистым человеком».
Здесь все знакомо: выбор слов, политическая позиция. Особо примечательна перекличка с известным пушкинским высказыванием о Карамзине:
«Повторяю, что История государства российского есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека».
Поясним насчет «Аристархов». Так назывались строгие, но справедливые критики, противостоящие злобным завистникам, «Зоилам». Эти нарицательные имена отмечены в «Словаре языка Пушкина» соответственно 9 и 17 раз.
Попутно отметим прием «теневой», скрытой полемики: каждая похвала Измайлову одновременно припекает услужающего начальству Булгарина.
А кто такие «Мидасы»? Согласно мифологии, цари и вельможи, имеющие ослиные уши. Сей сатирический образ в поэзии Пушкина встречается неоднократно… – «Не снимет колпака Философ пред Мидасом».
Знаменательно и чеканное выражение: «сан Литератора, сего просветителя человечества».
По построению, да и по смыслу оно напоминает пушкинскую фразу: «переводчики – почтовые лошади просвещения».
По какому случаю возникла фраза о переводчиках?
Это отдельный, никуда не вставленный карандашный набросок. Он сделан во второй половине 1830 года, то есть в то самое время, когда писался или дописывался некролог.
Чтоб различить двух Измайловых, одного, Александра Ефимовича, именовали «баснописец Измайлов», другого, Владимира Васильевича, – «переводчик Измайлов».
Не записал ли Пушкин фразу о «почтовых лошадях просвещения» в ходе раздумий о жизненном пути Измайлова, выпустившего шеститомное собрание своих переводов? Затем, считаясь с жанром некролога, и в соответствии с истинным положением вещей, было естественно заменить определение «переводчик» на более полное и значительное: «Литератор». С большой буквы!
Требует внимания и печальная шутка о журнале, в каждом номере менявшем свои оценки.
Какой журнал в 1830 году отзывался о поэте то весьма почтительно, то грубо и развязно? Тот же «Московский Телеграф», выпускавший дополнительной тетрадкой нарочито скандальное юмористическое прибавление…
