свои чашки, когда Зорге без церемоний обратился к своей подруге:
— А теперь, Митико, оставь нас одних.
— Она заботится о вас по-матерински, — сказал Зиберт, когда Митико вышла.
Зорге сделал нетерпеливый жест:
— Я плачу ей двести иен в месяц. И она стоит этого. — А затем добавил: — Учитель средней школы зарабатывает около полутора сот иен. Конечно, этого мало, но Митико получает больше.
Зиберт откинулся на диване из взморника, на котором удобно расположился.
— А почему, собственно, — спросил он, — вы, милый Зорге, все время пытаетесь как-то принизить свои добрые чувства по отношению к другим людям?
— Да потому, что мои чувства предупреждают: все люди дерьмо, — отрезая Зорге.
— Ладно, — попытался смягчить атмосферу Зиберт. — Не нужно рявкать на меня. Я понимаю вас.
Они выпили неразбавленное виски из стаканов для воды. Зиберт закурил сигару. Оба выглядели как два старых добрых друга, которые решили заняться общими делами и сейчас молча прикидывали, как лучше. В тишине слышалось только усталое тиканье часов. А за окном ночная тишина казалась огромным мертвым морем.
— Вы говорите по-английски, по-французски, по-китайски и по-японски, — задумчиво перечислил Зиберт.
— По-японски очень слабо.
— А где вы учили языки?
— Большей частью в кровати, Зиберт. Вас это не смущает?
— А по-русски вы не говорите?
— С чего вы взяли?
— Держу пари, Зорге, что вы также знаете русский язык, хотя еще никто не слышал, как вы говорите по-русски.
— Мне кажется, — тяжело ворочая языком, медленно проговорил Зорге, — что вы слишком много занимаетесь моей персоной. Я просто не знаю, как мне вести себя с вами. И знаете, все это мне совершенно не нравится, Зиберт.
— Послушайте, Зорге, не забивайте себе голову всякими мрачными мыслями. Большая часть того, что крутится в моей, так и остается со мной. И если я захочу, забывчивость часто посещает меня.
Зорге кивнул Зиберту. Потом поднял свой стакан.
— Плохая память, — сказал он, — может иногда продлить жизнь.
Зиберт осушил свой стакан до дна.
— Вы чертовски правы! Но я хочу продолжить: иной раз блестящий ум может укоротить жизнь.
— Давайте выпьем за глупых! — вскричал Зорге. Им почти всегда везет в любви, и они наверняка живут долго. Да и в собственном отечестве им живется легче: они считают его самым лучшим из миров.
Зиберт кивнул и выпил. Он задумчиво курил сигару и рассматривал тонкие слои дыма, которые поднимались к потолку.
— Иногда я завидую вам, — сказал он. — И все же у меня нет желания очутиться в вашей шкуре.
— Вы боитесь, что в любой момент можете получить оплеуху?
— А вы, Зорге, привыкли к такому состоянию?
Зорге раскупорил новую бутылку виски и до краев наполнил стаканы.
— За сорок семь самураев! — громко предложил он и осушил свой стакан.
Зиберт последовал его примеру, только помедленнее. Глотая, он пристально смотрел на Зорге. Сорок семь самураев! Он знал этот знаменитый эпизод из истории Японии: сорок семь конных самураев объявили кровную месть за смерть своего господина. Но сделали это хитро: усыпили подозрение своих противников тем, что вели разгульный образ жизни, — пьянствовали, развратничали, небрежно относились к религии и забросили свои семьи. А когда враги всему этому поверили и ослабили свою бдительность, тогда поднялись сорок семь самураев и их месть была страшной.
— Я пью за сорок семь самураев, — тихо, почти шепотом сказал Зиберт.
Они погрузились в алкоголь и туманообразную медитацию. В воздухе летали обрывки каких-то слов, мысли собеседников путались, кружились в бешеном хороводе, то исчезали, то появлялись вновь.
А потом они заснули прямо там, где сидели. Горящая сигара выскользнула из руки Зиберта и упала на диван из взморника. Твердое дерево начало медленно тлеть. Поползли тонкие нити дыма. Затем огонь стал потихоньку пожирать все вокруг себя, повалил густой дым. Вокруг распространился сладковатый, дурманящий запах.
Тяжелое, равномерное дыхание Зорге вдруг прекратилось. Не открывая глаз, он стал вдруг быстро хватать воздух короткими глотками. Его лицо перекосилось. Он вскочил, оттолкнул в сторону бессильно вытянувшегося Зиберта, затем схватил диван из взморника, поднял его, как перышко, с завидной силой и выбросил в окно. Стекла разлетелись вдребезги, а диван грохнулся в саду.
— Послушайте-ка! — крикнул, дрожа, Зорге. — Эта вонь! Она разбудила бы меня, даже если б я был мертв.
Зиберт смущенно поднялся. Он попытался улыбнуться, но его лицо перекосила жалобная гримаса. Он с удивлением уставился на дыру в стене, зиявшую вместо окна: даже оконные рамы вылетели от страшной силы удара.
— На Сомме, — произнес Зорге, — я видел дымившиеся после обстрела огнеметами предметы. От обугленных человеческих трупов шла точно такая же вонь.
— Вы ненавидите войну? — спросил Зиберт.
— Да, — твердо ответил Зорге. — И я ненавижу также всех тех, кто ничего не делает, чтобы ее избежать. — Он крепко схватил своего обессиленного гостя за предплечье: — Видите ли, Зиберт, я был солдатом, восторженным добровольцем, хорошим воякой, получил награды, несколько раз был ранен. На фронте и в лазаретах я провел четыре года. Я сражался и голодал, убивал и сам истекал кровью. Мне известно, что такое война, и я не хотел бы никогда больше в ней участвовать. Никогда!
Зорге бросился вниз и потащил за собой Зиберта. Сладковатый запах разлагающегося трупа тянулся за ними...
Ныне вряд ли есть сомнения по поводу того, что отдельным шпионам удается ухватиться за рычаги механизма, который управляет историей. Конечно, шансы для этого у профессиональных шпионов и шпионов, взявшихся за это дело из патриотических побуждений, фактически равны нулю. Только человек, ставший шпионом из-за идеи, может добиться большого успеха.
Немало живущих ныне людей считают Ялтинскую конференцию большим несчастьем. Тогда, как полагают они, Сталин переиграл президента Рузвельта. Почему это ему удалось, сейчас можно
