— название самого первого издания ЗНЧ («Огонек»-90). Рискнем предположить, что этот образ внутренне связан с романом Б. Пастернака «Доктор Живаго», герой которого погибает от сердечного приступа, задохнувшись в переполненном трамвае. Володинский трамвай «переполнен» им самим.
Сейчас, например, надо, чтобы было страшно. В черных машинах, в бежевых дубленках приезжают посмотреть спектакль из жизни коммунальных квартир, из жизни насекомых (разрядка автора. — Сост.).
…надо, чтобы было страшно.
Олицетворением драматургии конца 1970–1980-х годов стала Л. С. Петрушевская («Уроки музыки», «Чинзано», «Любовь», «Лестничная клетка», «Московский хор», «Квартира Коломбины»). Она обратилась к людям (чаще женщинам), чья жизнь, при всей ее внешней заурядности и обыденности, достигала самых крайних степеней отчаяния.
Однако в массе своей такого рода драматургия была гораздо примитивнее: «„Я — женщина“ — спектакль в т<еат>ре Пушкина на Тверском бульваре, пьеса Виктора Мережко, постановка Бориса Морозова… Пошли вдвоем с Сашей В<олодиным>. <…> Успех неслыханный… Женщина узнает об измене мужа… Муж, не вдаваясь в долгие объяснения, уходит из дома. К женщине приходит школьный друг… Он был когда-то в нее влюблен… Пришел к ней… за десяткой на выпивку… <…> Каким-то непроходимым дремучим плебейством веет от пьесы и постановки и переполненного зрительного зала. У Петрушевской в „Трех девушках в голубом“ ситуация похлеще, вот уж где поистине „жизнь груба“. Но там не груб автор, там слышится его интонация; в самой пародийности словесных оборотов, почти нарочитой чрезмерности самой „чернухи“, как ее теперь называют, слышится авторская ирония и боль, т. е. нечто, что поднимает вас на другую высоту, нежели та, на которой копошатся герои…» (Гребнев. Дневник последнего сценариста… С. 304).
В черных машинах, в бежевых дубленках…
Узнаваемый дресс-код партийной и творческой номенклатуры 1970-х годов обязательно включал импортные дубленки, пыжиковые шапки; статус владельца определялся черной «волгой», нередко — сообразно его положению — с особым номерным знаком: «Приехал на „мерседесе“ актер Г., номер с тремя нулями (с тремя не останавливают). (1982)» (Гребнев. С. 237).
«…только что из загранкомандировок, с новыми квартирами, с антиквариатом и прочим — воспевают суровую честность первых большевиков, пламенную эпоху военного коммунизма… И дубленки при них. И кроют начальство, почем зря, размахивая цитатами и прикрываясь иконой» (там же, с. 225).
Для нас, учеников тридцать третьей школы РОНО на Первой Мещанской, предвоенные годы были безоблачны.
В Автобиографии («Личном деле») указана школа № 36, вероятнее всего, это одна и та же школа, в разные годы имевшая разную нумерацию:
«Школа № 33 Сокольнического отдела народного образования находилась во дворе № 5 по 1-й Мещанской. В классе было человек 25–30 мальчиков и девочек» (Брауде. — Восп-2. С. 49–50).
Было уже ясно, что мировая революция не за горами…
«Для нас, когда я учился в школе, никаких идеологических проблем не существовало. Это был просто воздух, мы им дышали, но и не замечали его. Вот там что-то рабочий класс медлит с мировой революцией, но она, конечно, будет само собой, это не волновало. Мы были аполитичны, потому что в политике нельзя было чего-то добиваться, против чего-то спорить. Все и так правильно устраивается, и все идет к тому, чтобы воцарился коммунизм. Так нет необходимости волноваться по поводу того, что придет весна. <…> Мне кажется, несколько поколений были такими аполитичными. Мы верили в то, что говорилось и писалось, потому что ничего другого не говорилось и не писалось. Верить во что-то надо. Вот и верили в то, что пропагандировалось. Что живем неплохо, голубое небо, бипланчики летают. <…> Разве может быть неправильной эта жизнь с таким небом и летящим по нему бипланом? Нет, не может. Значит, все правильно, все хорошо и революция не за горами» (интервью-1 Крыщуку).
Размышления над этим социопсихологическим феноменом находим у Омри Ронена, который, хоть и младше Володина, но демонстрирует схожее с володинским понимание происходившего: «Когда я повесил над своим столиком картинку „Утро нашей Родины“ (художник Федор Шурпин, Сталин в светлом костюме на фоне условного бескрайнего пейзажа. — Сост.), он (отец) улыбнулся так весело, что я репродукцию быстро снял, потом мне долго было стыдно. <…>
В марте 1956 года я предъявил своей матери претензии по поводу того, что она своевременно не информировала меня о преступлениях, совершенных в период культа личности. Она ответила: „Во-первых, ты знал. Ты не помнишь, как при тебе говорили: Мишкис сломал шею, Каплан сгинул, Кольцов погиб? Во-вторых, не ты ли, милый мой, в 42-м году поднимал в Уфе на дворе ребят в атаку и кричал `За родину! За Сталина!` букву `Л` еще не выговаривал? <…>“
Да, мы все знали, но это знание принадлежало у нас, детей сталинской эпохи, к другой, подавленной стороне души. Зло казалось нам следствием некой первородной закономерности, связанной с единством и борьбой противоположностей, с диалектикой „проклятой ошибки“, проклятых „отдельных ошибок“: большая страна, малоразвитый рабочий класс, бюрократия, доносы, загибы на местах, в Москве не так. Сталин не знает» (Ронен. Март. С. 124–127).
Ронен Омри (1937–2012) — американский славист русского происхождения.
Печорин презирал свет. Сейчас свет тоже существует. Более того, существует два света. Есть Правый свет и Левый Свет.
В набросках другой вариант этих размышлений: «Нечуждые культуре властительные работники Аппарата, заодно сфера их обслуживания — это Правый свет. И — Левый Свет. Который точно знает, что сегодняшнее уже устарело, что завтрашнее вступает в свои права. Что прилично. Что недостойно. Что ново. Что устарело. Свет, который по видимости находится ниже Правого Света. Но по такой же видимости находится и выше Правого Света» (ОРК ГТБ. Ф. 18. Л. 54. «Размышление во хмелю»).
Сын спросил: «У тебя так бывает? Вот ты знаешь, впереди будет что-то хорошее. А что хорошее — никак не вспомнить».
Младший сын Володина Алексей Александрович Логинов (Лифшиц) родился в 26 декабря 1972 года в Ленинграде. После скоропостижной смерти матери, Елены Антониновны Логиновой, мальчик рос в семье отца и еще подростком в 1990-х был взят старшим братом Владимиром Александровичем Лифшицем в США, где окончил школу, университет, аспирантуру, стал программистом, женился, с женой и дочерью живет в штате Нью-Йорк.
О нем в стихотворениях «Один мой сын в Америке» (Ст-19. С. 207) «Окно мое пустой квадрат» (Ст-19. С. 208), «А к концу мне был праздник дарован» (Ст-19. С. 216), а также в комментариях к ОЗ в письме Владимира Лифшица (с. 235–238).
Мать Алеши — Елена Антониновна Логинова (1940–1979) окончила театральный институт в Риге, работала в ленинградском Театре на Литейном.
Почему наши войска оказались в Венгрии, а не венгерские у нас?
Политическое
