– Нет, – покачал головой Мессинг, – они попали в Варшавское гетто, а потом… их сожгли в печах Майданека… Порой мне кажется, что я виноват перед ними, не разделив их судьбу. Я бежал из Варшавского гетто по канализационной системе. Еле выбрался из нее…
– Вы, Вольф Григорьевич? – удивился журналист и, обескураженный услышанным, произнес: – Я вам сочувствую очень, но редакция поручила мне узнать подробности о вашей работе. Я с громадным трудом пробил у шефа разрешение на интервью с вами. Не будем отвлекаться от темы… Итак, что вы чувствуете, когда держите человека за запястье? Его мускульные движения или вам все-таки передаются его мысли? Или только по мускульным движениям реагируете на его задания? Вы не будете отрицать, что нет материального поля, соединяющего вас и индуктора?
– Не буду, – сокрушенно опустил голову Мессинг, – но душевное поле, соединяющее меня с погибшими родными, не прерывалось никогда…
– Это другая тема, для другого интервью, – по-актерски вынужденно улыбнулся журналист. Он ушел, получив нужные ему ответы, а Мессинг долго не мог подняться с кресла. Гостя провожала до дверей жена.
– Аида? – спросил у нее Вольф Григорьевич. – Я ничего не понимаю. Ведь Советский Союз пострадал от Германии больше, чем другие страны. И неужели здесь не интересуются судьбой поляков?
– И поляков, и польских евреев, – прямолинейно ответила Аида Михайловна, – до сих пор неизвестны судьбы многих польских офицеров, сражавшихся на нашей стороне. Родным сообщили, что они пропали без вести, но где? От некоторых пришли письма уже после 9 мая. Тебе об этом рассказывал земляк, приходивший к нам в гости, когда мы еще жили в гостинице. Разве ты забыл?
– Вспоминаю, – вздохнул Вольф Григорьевич, – приготовь мне чай, Аида, позаваристее, – и потянулся к пачке «Казбека».
– Ты снова куришь?! – недовольно заметила жена. – Обещал бросить…
– Обещал, – согласился Вольф Григорьевич и снова ушел в свои думы. Жена не была телепатом, она не могла прочитать его мысли, но поняла, что они тревожные, грустные.
– Когда-нибудь приедешь в Польшу, навестишь родное местечко, вспомнишь молодость, – бодро проговорила она.
– Никогда! – вдруг резко возразил Вольф Григорьевич. – Некого навещать, и думаю, что нечего. Я не уверен, что Гора-Кавалерия существует, не уверен, что немцы не стерли ее с лица земли… У меня нет родных, кроме тебя…
Жена присела на кресло рядом с ним, положила голову на плечо мужа, но он не успокоился.
– Мне нельзя, оказывается, даже вспоминать о братьях… Они были молодые, здоровые, старший женился, но, видимо, погибла вся его семья. Они были веселые, способные ребята. Голодали, но учились. Может быть, больше меня прославили бы род Мессингов…
– Я понимаю твое горе, – вздохнула Аида Михайловна, – но былого не вернешь. Ты достойно представляешь свою фамилию, Вольфочка!
– Тогда, когда бываю Вольфом Мессингом, – продолжил он вслух свои мысли. – Когда бываю на сцене. Два часа счастья, общения со зрителями, два часа творчества… Это начало… Но порой я думаю, что заслужил большего…
– Тебе предлагали более высокое звание.
– Лучше сняли бы меня с концертов, пусть на время, разрешили бы поработать с Лазаревым, он серьезно интересовался моими опытами…
– Сорвать гастрольный график? – удивилась Аида Михайловна. – Ведь ты приносишь громадные сборы филармониям. Тебе вряд ли позволили бы надолго оторваться от выступлений.
– Гастроли когда-нибудь кончатся, – встал с кресла Мессинг и прикурил от спички новую папиросу. – Что я оставлю людям? Добрую память? И всего-то? Я ведь не артист! Неужели это не понимают в министерстве? Я не артист! – сделал несколько затяжек Вольф Григорьевич…
Через некоторое время после его смерти в милицию вызвали Татьяну Лунгину, как близкую знакомую Мессинга, и Валентину Иосифовну Ивановскую. Они должны были быть свидетелями при описи имущества Вольфа Григорьевича. Проводили его юристы Первой нотариальной конторы и представители милиции… Начался осмотр квартиры. Открыли старый, обитый железом сундук, но он оказался пустым. В нем раньше находились вещи Аиды Михайловны. На дне лежали газеты, а под ними – пояс, в кармашках которого хранились важные для Мессинга бумаги и знаменитый перстень с бриллиантом. И бумаги, и бриллиант исчезли. Осталась лишь сберегательная книжка, по которой никто, кроме него, не мог получить деньги.
Вольф Мессинг не оставил завещания, женщин это не удивило. У него не было родных, не было детей, о чем он сокрушался. Но когда видел чужих ребятишек, то радовался их крикам, даже капризам и проказам.
– Дети! – с уважением и нескрываемой грустью произносил он.
Доступ к вещам Мессинга, пока он болел, как пишет Лунгина, имела только его «экономка». У нее сделали обыск, но ничего из принадлежавшего Мессингу не нашли. Кольцо пропало безвозвратно, и следователи больше говорили о нем, чем пытались его разыскать.
Похожее произошло с бриллиантами Леонида Осиповича Утесова. Когда он женился на бывшей балерине из своего коллектива – Антонине Ревельс, дочка сказала ему:
– Папа, я ничего не имею против того, чтобы ты жил с этой женщиной, но мне кажется, что бриллианты, которые ты подарил маме, должны остаться в нашей семье.
Леонид Осипович согласился и передал драгоценности дочери. Но случилось так, что она умерла раньше отца. Нигде в ее квартире он бриллианты не нашел и настолько разволновался, что потерял сон. Врачи советовали переехать в подмосковный санаторий, чаще бывать на воздухе, но и там сон не вернулся, что окончательно лишило его сил.
Утесов догадывался, к кому попали бриллианты, кстати, приобретенные до 1932 года, когда еще не была запрещена частная антреприза. К тому же он знал о подобном случае, произошедшем с известным ленинградским фельетонистом, блестящим актером эстрады Петром Лукичом Муравским. К нему, 68-летнему, днем в квартиру ворвались неизвестные мужчины, привязали к креслу, воткнули в рот кляп и унесли шкатулку с бриллиантами, некогда подаренными его жене князем Шаховским.
У меня нет сомнения, кому достались бриллианты Утесова и Муравского, а также драгоценный талисман Вольфа Григорьевича Мессинга. Лишь полученные от благодарных зрителей сувениры, в основном изделия народных промыслов и украшения из кораллов со дна Тихого океана – подарки моряков, оставили Лунгиной и Ивановской. Они предложили деньги со сберегательной книжки Мессинга использовать для создания памятника ему. Но юристы объяснили, что, согласно закону, и его кооперативная квартира, и сберкнижка теперь переходят государству.
Лунгина и Ивановская не раз обращались в Министерство культуры с просьбой установить памятник Мессингу, чьи выступления приносили большой доход стране. Им отвечали, что министерство ничего против не имеет, но никаких шагов для этого оно не предприняло.
