Сестра Варвара Александровна Алехина, не покинувшая родную Москву, скончалась в 1944 году в возрасте 55 лет. Она также осталась верна своему призванию — была драматической актрисой, снялась в шести кинофильмах, выпущенных студией «Межрабпом-Русь»: «Медвежья свадьба» (1926), «Чужая» (1927), «Ледяной дом» (1928), «Друзья совести» (1932), «Рваные башмаки» (1933), «Настенька Устинова» (1934). У нее сложились дружеские отношения с семьей кинорежиссера К. В. Эггерта, и последние годы своей жизни она провела в их доме.
Потеря родных усугубила чувство одиночества у Алехина. Болезни подтачивали его организм. Жизнь шахматиста-профессионала, даже с титулом чемпиона мира, оказалась малообеспеченной, неустроенной. Гонорары, получаемые за участие в небольших испанских турнирах, редкие выступления с сеансами одновременной игры и частные уроки не спасали от нужды. Нарастало чувство безысходности.
Алехина все чаше тянуло к спиртному. Он возобновил курение и к предосторожностям врачей не прислушивался. Им овладела глубокая депрессия.
Драма гения и человека явственно сквозит в его ответе в июле 1944 года корреспонденту газеты «Эль Комерцио», выходившей в испанском городе Хихоне:
— «Планы? Какие у меня могут быть планы? Лучшая часть моей жизни прошла между двумя мировыми войнами, которые покрыли Европу руинами и крестами, которые взяли в кольцо мою волю, привыкшую побеждать. Обе опустошили меня, но по-разному: когда закончилась первая, я был молод и имел непомерное честолюбие, а теперь нет ни того, ни другого».
И вдруг — луч надежды. В конце ноября 1945 года Алехин получил от Британской шахматной федерации официальное приглашение на первые послевоенные турниры — в Лондоне и в Гастингсе. Появилась реальная возможность переломить ход событий, вернуться к активному участию в международной шахматной жизни. Алехин, разумеется, не медлил с ответом: поблагодарил и дал согласие играть в том и в другом турнирах. Добрая весть принесла оптимизм, и он начал готовиться к грядущим соревнованиям.
Но прошло совсем немного времени, как почта доставила другое, совершенно неожиданное сообщение, вызвавшее у Алехина сердечный приступ. Организатор Лондонского международного турнира извещал, что посланное Алехину приглашение аннулировано, ибо Эйве и американские шахматисты Файн и Денкер пригрозили своим отказом от участия в турнире, если в нем будет играть Алехин. «Это подлинный ультиматум, — говорилось в письме организатора турнира, — не может быть проигнорирован». Свой бойкот названные гроссмейстеры мотивировали тем, что Алехин сотрудничал с немцами во время войны и был автором антисемитской статьи, опубликованной 18 и 12 марта 1941 года в газете «Паризер цайтунг».
Как позже выяснилось, против участия Алехина в турнире яростно протестовали и находившиеся в Лондоне О. Бернштейн, П. Лист (Одес). А ведь Бернштейн много лет стремился поддерживать близкие отношения с чемпионом мира, знал его взгляды, был вхож в его дом.
Аннулирование приглашения стало жестоким ударом для Алехина. Он тут же написал организатору Лондонского турнира ответное письмо, копии которого направил руководителям Американской и Британской шахматных федераций. Это письмо Алехина было напечатано в журнале «Бритиш чесс мэгэзин» в январе 1946 года к началу турнира с сочувственными комментариями редакции. В нем Алехин решительно отверг обвинения, выдвинутые в его адрес, и вскрыл их истинную подоплеку. Письмо Алехина приводится здесь с незначительными сокращениями.
Письмо А. А. Алехина организаторам Лондонского международного шахматного турнира 1946 года:
Я получил Ваше письмо 28 ноября 1945 года. До того, как я ознакомился с содержанием Вашего письма, я не имел возможности предпринять какое-либо публичное объяснение, так как не знал мотивов, побудивших Вас аннулировать приглашение меня к участию в международном турнире в Лондоне. Теперь я могу и должен сделать это, и даже не только в связи с турниром — какой бы интерес участие в нем ни представляло для меня — сколько в силу еще более важных причин.
Первое из того, о чем вы меня информировали, — это круг вопросов, касающихся голословно приписываемых мне симпатий во время войны к немцам. Каждый, кто не скован предубеждением, должен бы понять мои действительные чувства к людям, которые взяли у меня все, что составляет ценность жизни: разрушили мой дом, разграбили замок моей жены и все, чем я обладал, и, наконец, украли даже мое честное имя.
Посвятив всю свою жизнь шахматам, я никогда не принимал участия в чем-либо, не имеющем прямого отношения к моей профессии. К несчастью, всю мою жизнь — особенно после того, как я завоевал мировое первенство по шахматам, — люди приписывали мне совершенно абсурдные политические взгляды.
Около двадцати лет я ношу прозвище «белого русского», что мне особенно больно, так как это делало для меня невозможным связь с моей Родиной, хотя я никогда не переставал любить ее и восхищаться ею.
Наконец, в течение 1938–1939 г.г., я надеялся в результате переговоров и переписки с чемпионом СССР Ботвинником положить конец этой нелепой легенде путем организации в Советском Союзе матча между нами, который был практически решен. Но разразилась война, и вот после ее окончания я нахожусь здесь, заклейменный оскорбительным эпитетом «пронацист», обвиняемый в коллаборационизме и т. д. и т. п.
Я не удивился, узнав о протесте Эйве против моего приглашения в турнир. Меня удивило бы обратное. Среди многих чудовищных высказываний в приписываемых мне статьях в «Паризер цайтунг» были особенно оскорбительные для членов организационного комитета матча Алехин — Эйве 1937 г. Голландская шахматная федерация выражала протест по этому поводу. Но в то время я абсолютно не мог внести полную ясность в создавшееся положение — заявить, что статьи эти не были написаны мною.
Эйве вообще был так убежден в моей «влиятельности» у нацистов, что написал мне два письма, в которых просил меня предпринять таги, чтобы облегчить судьбу бедного Ландау и моего друга Оскама. На самом деле и в Германии, и на оккупированной ею территории мы с женой были под непрестанной слежкой и угрозой концентрационного лагеря со стороны гестапо, так что Эйве, как и многие другие, глубоко ошибается.
Основной же довод, который побудил Вас аннулировать приглашение меня на Лондонский турнир, был, как вы пишете, «ультиматум» Американской шахматной федерации. Это — серьезное дело, так как эти джентльмены, вероятно, приняли свое решение не без причин, оправдывающих по их мнению, подобный шаг. Я не могу знать этих причин, но полагаю, что дело заключается в обвинении меня в коллаборационизме. Выражением «коллаборационист» пользуются против тех, кто официально или иным путем соглашался со взглядами вишийского правительства Петэна — Лаваля. Но я никогда не имел ничего общего ни с этим правительством, ни с его представителями.
