Это было очень… дипломатичное описание, заставившее короля призадуматься. Все эти бесконечные «не» и обтекаемые выражения сильно его смутили. Людовику показалось, что баварская принцесса — дурнушка. Возможно, он был предвзят еще и нагому, что перед его тазами уже много лет находился пример — другая особа из дома Виттельсбахов, похожая на швейцарского гвардейца супруга его брата, Лизелотта Пфальцская.
Поразмыслив некоторое время, Людовик отправил в Мюнхен имеющийся у него портрет Виктории, — где, разумеется, была изображена довольно миленькая девушка, — повелев своему посланнику сравнить его с оригиналом.
Кольбер ответил честно, что, по его мнению, художник принцессе польстил, но не сказать, чтобы очень сильно.
«Действительно, нижняя часть лица Ее Светлости очень приятна, особенно когда она улыбается, но живописец написал овал более удлиненным, а нос менее толстым, чем это есть на самом деле».
Несколько дней после получения этого послания французский двор гудел словно растревоженный улей, обсуждая нос своей будущей государыни, — действительно ли он так уж сильно утолщается к кончику? Безобразен ли он? Или с этим изъяном можно смириться, не приходя в ужас каждый раз, стоит только бросить взгляд на принцессу?
Потерзавшись сомнениями некоторое время, Людовик отправил в Баварию одного из придворных живописцев с приказом написать портрет девушки максимально достоверно и без всяческих прикрас.
По прибытии в Мюнхен художник сразу же принялся за работу, но вынужден был ее прервать, — у принцессы приключился флюс, отчего щека ее раздулась, и это совершенно ее не красило. А потом картина должна была еще две недели сохнуть, прежде чем ее стало возможно перевозить.
Французский двор умирал от нетерпения. Но вот наконец картину привезли и распаковали. И — придворные выдохнули с облегчением. Принцесса оказалась совсем не дурна.
Однако радость была недолгой, к картине прилагалась записка, начертанная рукой все того же Кольбера: «Портрет не похож. Художник написал лицо более удлиненным, подбородок более остреньким, а нос не таким толстым, как есть в действительности».
Король едва не взвыл от досады, ему уже до смерти надоел принцессин нос и хотелось уже поскорее покончить со свадьбой дофина. Тем более, что особенности строения носа будущей супруги, так же как и прочие ее достоинства и недостатки, совершенно не волновали жениха, — единственного при дворе. Привычный во всем следовать воле своего отца, тот и сейчас готов был принять любое его решение и сказал лишь, что «сколь ни дурна собой его будущая жена, он останется доволен, если она умна и добродетельна».
Услышав об этом, король принял решение.
В тот день, явившись обедать к королеве, его величество принес с собой мюнхенский портрет и объявил:
— Хотя принцесса и не красавица, но и не дурна собой. К тому же у нее масса других достоинств.
Эти слова послужили знаком тому, что все придворные принялись громко восхищаться прелестью баварки. Однако после окончания приема, между собой они сошлись на том, что та страшна как смертный грех. Мадам де Севинье писала: «У нее что-то такое с носом, что сразу производит неприятное впечатление».
Между тем кортеж Виктории Баварской уже приближался к границе Франции.
Отравляясь вместе со всем двором ему навстречу и сгорая от любопытства, его величество послал вперед своего дворецкого Сангена, «человека верного и не умеющего льстить», чтобы тот посмотрел на принцессу.
— Государь, — сообщил тот, вернувшись, — перетерпите первое мгновение, и вы останетесь очень довольны.
Двор буквально затаил дыхание.
«Вес на самом деле произошло лучше, чем ожидалось, — пишет Жорж Ленотр. — Миновав Витри-ле-Франсуа, через пару лье король впервые увидел баварскую невесту; по требованию Людовика свидетелями встречи были лишь его брат и сын: он опасался открытого выражения неблагоприятного впечатления. Когда нареченная бросилась из кареты ему навстречу, он произнес, представляя ей дофина: «Вот о ком идет речь, мадам. Вот мой сын. Я отдаю его вам». Смутившись, бедняжка неловко выразила свою признательность. Все направились назад в Витри, где оставался двор».
Увидев принцессу, придворные были разочарованы. Нос, который вызвал такую ажитацию, оказался вполне тривиален, и вообще будущая жена дофина производила хорошее впечатление.
Заочная свадебная церемония была проведена еще в Мюнхене 28 января 1680 года, а 7 марта союз вступил в законную силу. Великий Дофин остался весьма доволен своей женой и был, как говорили, весьма пылок. Виктория, в свою очередь, так же прониклась к нему теплыми чувствами.
Последующие несколько лет супруги жили вполне счастливо, на свет один за другим появились трое их сыновей: в августе 1682 года родился Людовик, герцог Бургундский, в декабре 1683 года — Филипп, герцог Анжуйский, еще через три года, в июле 1686 года — Карл, герцог Беррийский и Алансонский.
Казалось бы, все было совершенно прекрасно, но… Несмотря на так предусмотрительно сделанные купюры в многотомном собрании сочинении классиков, Великий Дофин не смог избежать искушения и начал изменять своей жене. Та крайне огорчалась, но ничего не могла поделать, — разве что пожаловаться герцогине Орлеанской, с Лизелоттой они стали подругами.
Жизнь Виктории при французском дворе была довольно печальна. Не обладавшая никакими яркими талантами, принцесса разочаровывала царственного свекра меланхоличностью, болезненностью и тем, что недостаточно хорошо справлялась с обязанностями первой дамы королевства. Она не умела блистать… К тому же рождение детей, да еще и многочисленные выкидыши сильно подточили ее и без того слабое здоровье.
20 апреля 1690 года Виктория умерла, ей было всего лишь тридцать лет.
Супруг ее не особенно об этом печалился, он в то время был очень увлечен очередной любовницей, мадам Резен, женой какого-то актера.
«Это была полная и красивая женщина с высокой грудью и необычайно высокими бедрами, что, видимо, особенно нравилось принцу, — писал Буа-Журдан. — Впервые он увидел ее в театре и она сразу же ему притянулась. Мадам Резен родила от него ребенка, несомненно по рассеянности, ибо о нем говорили, что он предпочитает заменять любовные радости, имевшие своей целью воспроизведение потомства, более пикантными вещами, в которых знала толк его любовница и где не последнюю роль играли ее груди».
Вероятно, полные дамы с выдающимся бюстом были для его высочества особенно привлекательны, и все остальное не имело большого значения. Потому что самой большой любовью в его жизни, — женщиной, на которой он даже втайне женился, — стала особа совсем некрасивая, но изобильно обладавшая достоинствами, столь возбуждавшими принца. Это была Эмилия де Шуэн, фрейлина принцессы де Конти.
