— Павел Иванович тебя вызывает.
— Кто? — я поднялся с места.
— Командир бригады. Вернее, он вызывал тебя полчаса назад. Ты не был у него? Может быть, уже и не вызывает...
В дверь постучали. В каюту влетел раскрасневшийся Глотов.
— Товарищ старший лейтенант, — быстро заговорил он, — вас вызывает контр-адмирал!
Павел Иванович Болтунов пользовался большим авторитетом у подводников флота. Каждый вызов к нему был событием, даже если он был следствием не совсем приятных для офицера или матроса причин. Но за мной никаких прегрешений не числилось.
Входя в каюту начальника, подчиненный не может не испытывать волнения, имеющего заметный привкус страха. Такое чувство тем сильнее, чем большим авторитетом пользуется командир. Павел Иванович Болтунов принадлежал именно к числу начальников, которые просто и с легкостью могут внушать подчиненным уважение и любовь к себе.
— Поздравляю с назначением командиром подводной лодки! — этими словами встретил меня командир бригады и протянул мне руку.
— Благодарю, товарищ адмирал! — едва нашел я ответные слова.
Неожиданная новость сбила меня с толку.
День назначения на должность командира корабля исстари считается наисчастливейшей вехой в биографии офицера. Стать самостоятельным и полновластным командиром корабля удается далеко не каждому офицеру. Этой чести удостаиваются только лучшие, наиболее подготовленные. Я же не считал себя отличающимся от товарищей, поэтому вместе с радостью испытывал какую-то неловкость и смущение.
— Уверен, что вы хорошо проявите себя на новой должности, — напутствовал Павел Иванович, дружески глядя на меня своими умными, добрыми глазами. — Командовать кораблем трудно, ответственно и очень ответственно. Учиться много надо. Учиться у начальников, у товарищей и... у подчиненных. Не думайте, что раз вас назначили командиром, вы уже всё знаете. Многое, чего вы не знаете, знают подчиненные...
— Так точно! — вставил я больше автоматически, нежели осознанно.
— Зазнайство — враг любого успеха, — продолжал комбриг, медленно отходя за стол на свое место. — Имейте в виду: главное — люди и их воспитание. У нас на лодках золотые люди. Надо только правильно и грамотно руководить ими. У командира должен быть стальной характер и доброе, отцовское, заботливое сердце...
Командир бригады, еще раз пожелав успехов, отпустил меня.
Я все еще не успел освоиться со своим новым положением, поэтому, когда я шел в каюту, вид у меня был растерянный.
— Что с тобой? Будто невесту кто-то похитил? — спросил меня встретившийся на пути мой друг Николай Белоруков.
— Командиром лодки назначен, — сказал я, озадаченно посмотрев в глаза Николая.
— Поздравляю! Радоваться же надо, а ты... будто тебя избили бамбуковыми палками. — Он ободряюще потрепал меня по плечу. — Уверен, что из тебя получится командир. Но знает ли начальство, что ты...
— Что? — недоуменно переспросил я.
— Что ты дикарь и от тебя всего можно ждать?
— Ты вечно шутишь, Коля, а мне не до шуток. Пойдем лучше поговорим серьезно. Ведь надо переварить такое событие, — и я потащил его в свою каюту.
Николай Павлович Белоруков был помощником-командира подводной лодки «Сталинец». Эго был веселый и энергичный человек.
— Ты что делаешь в чужой каюте? — бросил Белоруков Лыфарю, который дожидался моего возвращения от комбрига. — Видно, хорошо усвоил: если хочешь жить в уюте, спи всегда в чужой каюте.
— Какое взыскание огреб? — опросил Лыфарь.
— Никакого.
— Он, брат, назначен командиром. Постой... командиром какой лодки ты назначен?
— «Малютки».
— Ты? Поздравляю! — Лыфарь вскочил с места, схватил меня за плечи и начал дружески тискать.
Наша беседа, на которой Белоруков и Лыфарь дали мне много ценных, товарищеских советов, длилось более часа.
На «Камбале» меня ждали новые поздравления и душевные рукопожатия.
— Я, конечно, знал, что вас назначат командиром, — заявил Пересыпкин после обычного поздравления. — Мне, конечно, даже приснилось.
— Вы довольны?
— Конечно, доволен!
— Расставанию с таким помощником командира, как я...
— Да нет! — возразил матрос под общий смех окруживших нас подводников. — Я рад, конечно, что вас назначили командиром, но не потому, конечно, что расстаемся с вами...
Пересыпкин постоянно злоупотреблял словом «конечно».
— Наверно, и потому тоже, — продолжал шутить я.
— Хоть вы меня, конечно, и на губу посадили, — оправдывался Пересыпкин, — но, конечно, правильно посадили... Мина тоже сказала, что, конечно, правильно посадили... А за правду только нюни обижаются, а настоящие, конечно, матросы только уму-разуму набираются.
Пересыпкин имел в виду случай, когда он был наказан мною за опоздание на разводку дежурно-вахтенной службы.
— А где. Мина сейчас? — вдруг вспомнил я. — Ведь она была в Севастополе.
— Мина-то? — Пересыпкин расцвел. Со своими торчком стоявшими усами он напоминал в эту минуту котенка, готового вспрыгнуть на стол.
— Мина, говорят, замуж вышла за какого-то разгильдяя! — крикнул кто-то из толпы матросов.
— Вот в это уж никто не поверит. Она порядочная девушка, — заступился Свистунов.
— Мина, конечно, была здесь, — Пересыпкин не обратил внимание на насмешки товарищей, — а сейчас на фронте.
— Пишет?
— Редко, конечно, — матрос понизил тон.
— Ну и редко! — расхохотался друг Пересыпкина Додонов. — Да он писать ответы не успевает.
— Как это не успеваю? — пробрало, наконец, Пересыпкина. — Конечно, не успеваю, когда враз приносят кучу писем, а потом... по два месяца нет.
В последний раз беседовал и шутил я с подводниками «Камбалы». После Пересыпкина разговор зашел о матросе Додонове, затем вспомнили Сазонова, Калякина, н так более половины экипажа были «проработаны» веселыми матросскими шутками.
Поздно вечером меня провожали подводники «Камбалы».
Стоя на подножке камуфлированного вагона военного поезда, я по очереди еще и еще раз жал руки бежавшим за поездом подводникам.
— Вы побрейте все же усы! — крикнул я Пересыпкину, который третий раз прощался со мной. — Стариком быть всегда успеете!
— Кто его знает, успею ля! Война! Мина говорит...
Последние слова рассмешили товарищей, но я так и не узнал, что говорила Мина своему жениху.
Рано утром 17 июня 1942 года поезд доставил меня на станцию назначения.
До места базирования подводных лодок я шел пешком.
В поезде я был погружен в дерзновенные мечты о своем боевом будущем. Шагая же вдоль пыльного шоссе в то ясное летнее утро, я вдруг испытал тревогу. Такое чувство, вероятно, испытывает каждый, кто приближается к чему-либо заветному, манящему и в то же время новому, неизвестному.
